«Осознанное допущение уголовного дела и тюрьмы»

26 ноября 2015, 9:30

Павел Чиков. Фото: Евгений Павленко / Коммерсантъ

Член президентского Совета по правам человека (СПЧ) Павел Чиков рассказывает о трансформациях, которые переживает возглавляемая им ассоциация правозащитников «Агора», судебных «договорняках», политэмигрантах, тюремной медицине и личной готовности к уголовному преследованию, без которой не стоит заниматься общественной деятельностью в современной России.

— В последний год «Агора» как-то трансформируется, реорганизуется. Можешь рассказать подробности?

— Мы создаем Международную правозащитную группу «Агора» — объединение юристов-правозащитников из четырех стран: России, Финляндии, Болгарии и Великобритании, работающих по резонансным делам о нарушении прав человека. Это будет объединение, действующее без регистрации, у нас не будет ни юридического лица, ни счета. Это не организация, создаваемая для финансово-хозяйственной деятельности. Цели и задачи наши — это ситуация с правами человека на постсоветском пространстве. Прежде всего, речь идет о России и о тех странах, на которые сильное влияние оказывает репрессивная политика Кремля. То есть это не Прибалтика, а страны-сателлиты из постсоветского пространства, которые активно перенимают репрессивную политику, репрессивные законы. Хотя и Прибалтика может быть — потому что ограничение этими странами свобод в ответ на агрессивную политику российских властей, например, в виде запрета российских СМИ или фильмов, нам интересно.

На самом деле, мы эту работу уже ведем, и достаточно давно, просто ее не афишировали, поскольку мы товарищи довольно известные и обладающие определенной репутацией. Нас активно приглашают соседи, друзья и коллеги из других стран: Белоруссия, Казахстан, Киргизия, Молдавия, Грузия, Армения. Пару лет назад Ирина Хрунова по поручению агентства ООН анализировала антинаркотическое законодательство Белоруссии. Я по линии Программы развития ООН проводил оценку эффективности работы СПИД-сервисных организаций Армении. Рамиль Ахметгалиев и Дмитрий Динзе провели несколько семинаров для белорусских адвокатов, а мы с Хруновой и Димой Колбасиным — для украинских. Дамир Гайнутдинов делился опытом работы по делам об экстремизме в Оше с киргизскими адвокатами. Серию семинаров для казахских НКО вели в Астане.

— Ты перечисляешь юристов российской «Агоры». Если будет международная группа, очевидно, будут какие-то иностранные партнеры еще?

— Прежде всего, это финская группа Human Corpus, которая была создана одним финном, журналистом Дженни Курпен и Алексеем Девяткиным, бывшим нацболом, который отсидел за захват приемной администрации президента в декабре 2004 года. Они с Дженни уехали из России, когда их стали подтягивать по «болотному делу». Ждали на Украине решения о политическом убежище, потом уехали в Финляндию. Сейчас живут там, и уже больше года занимаются как раз политической эмиграцией, и это одно из интересных направлений.

Потом, наши болгарские коллеги — два юриста, которые помогают нам писать жалобы в Европейский суд. Там есть адвокат Наташа Добрева — это она писала жалобы в Европейский суд по Алексею Гаскарову, Даниилу Константинову, Александру Кольченко.

И у нас есть очень важный человек из Лондона, она бывший юридический директор международной правозащитной организации Interights. Она нас консультирует по особо сложным делам, связанным с Европейским судом. Сейчас мы пытаемся распространить на Россию прецедент, который в прошлом году Европейский суд создал решением, когда правозащитную организацию признали заявителем по делу умершего пострадавшего из Румынии. Обычно в таких случаях право представлять жалобу передается близкому родственнику, а у нашего близких родственников нет. Но при этом дело значимо, потому что его реально несколько лет не лечили, и он там умирал в ужасных муках. Мы просим «Агору» сделать заявителем по делу. Этого никто еще не делал из российских правозащитных организаций. Если это удастся, у нас откроется новое окно возможностей для правозащитников — представлять интересы умерших по вине властей.

Вот, этим у нас занимается англичанка, про финнов я сказал, про болгар сказал, про Россию сказал. Основной акцент будет все равно на Россию. В целом у нас сейчас работают 40 адвокатов, юристов, которые ведут почти 300 дел в одновременном производстве.

— Сотрудничество с Human Corpus — а это группа с очень узкой специализацией — означает, что «Агора» начнет заниматься темой беженцев?

—«Агора» начала этим заниматься, как ни странно, с дела нацбола Александра Долматова. Он за полгода до своего суицида просил меня дать ему справку о политически мотивированном преследовании по «болотному делу», мы ее дали. Его трагическая история известна (после того, как Нидерланды отказали Долматову в политическом убежище, он покончил с собой в депортационном центре Роттердама — МЗ), и это, собственно, подтолкнуло нас к активизации работы на этом направлении.

Эдуард Лимонов на похоронах Александра Долматова на подмосковном кладбище, 6 февраля 2013 года. Фото: Геннадий Гуляев / Коммерсантъ

За последние три года мы подготовили аналитические справки по разным уголовным делам, по разным ситуациям для разных людей. Human Corpus ведет десятки человек, которые сейчас ожидают решения о политическом убежище по всему миру. Они сопровождают несколько человек даже в Аргентине, там довольно мягкое иммиграционное законодательство, которое позволяет несколько месяцев жить по сути дела без каких-то серьезных документов. У Аргентины нет визового режима с Россией, то есть можно вполне просто туда приехать, и там ЛГБТ-дружественное правительство, туда едут преследуемые геи и лесбиянки. У нас недавно два человека в Испании получили политическое убежище. Еще была история с нацболом Мишей Ганганом, уехавшим в США. У него были сложности со службой иммиграции, мы ему нашли адвоката, все закончилось хорошо.

— То есть вы занимаетесь только политэмигрантами, не влезаете в тему беженцев, вынужденных переселенцев?

— Наша стратегия заключается вот в чем: миграция сейчас — это главная тема в политике всех развитых стран, особенно в связи с ближневосточными конфликтами. То есть сейчас это вообще тема номер один. Миграция, на наш взгляд, делится на две очень неравных части, к которым должно быть разное отношение. Основная часть мигрантов — гуманитарные, они уезжают с территорий, где есть какая-то гуманитарная проблема, и ищут более благоприятные условия для жизни. Вторая группа — это политические эмигранты, те, кого преследуют персонально за какие-то высказывания, взгляды, деятельность и прочее. Разница заключается в чем, прием первых мигрантов – вопрос гуманитарный. Это вопрос экономических возможностей государства, даже более морально-этический. То есть должны ли более развитые государства, более обеспеченные, помогать людям, которые оказались в гуманитарной катастрофе? Конечно, должны: это социальная политика, гуманитарные основания. Вопрос, связанный с политическими мигрантами – это вопрос универсальных юридических стандартов и обязательств по защите прав человека. Это не вопрос «можем – не можем», это вопрос «обязаны». Правительства всех стран обязаны защищать права человека — это международный стандарт.

Мы хотим пробить особый подход (к политэмигрантам — МЗ), потому что это «штучный товар», потому что речь про несколько десятков человек, может быть, пару сотен человек в год. По сравнению с десятками тысяч, которые бегут из Африки, с Ближнего Востока или из Латинской Америки в Штаты, это совсем другие цифры. Эти подходы должны быть диверсифицированы.

Сейчас очень сложная ситуация с этим. Смерть Долматова — это был звоночек, который сейчас превратился в большой колокол. Все, что сейчас происходит в Европе — на самом деле именно об этом прозвенел тогда Долматов. Потому что во всей Европе все больший политический вес приобретают правые партии с антимиграционной риторикой, которые очень консервативны по отношению к предоставлению убежища кому бы то ни было вообще.

Есть заборы, есть ограничения, есть дурацкая Дублинская конвенция: если ты пересек границу одного государства Европейского союза и потом поселился где-то, и тебя там потом менты отлавливают, то они тебя обязаны вернуть в то государство, в которое ты первоначально въехал. Это такой подход, который обезопасил центральные страны, в которые труднее всего попасть, самые благополучные и самые комфортные страны. Швеция, например. Туда труднее всего попасть, труднее всего получить визу. А всякие приграничные страны вроде Греции — в них ужасающие условия, в них нет нормальных процедур получения политического убежища, все сидят в одних и тех же ужасных лагерях для нелегальных мигрантов и все идут в общей очереди. На самом деле, на практике никакого различия между политическими и гуманитарным мигрантами нет.

— А ты считаешь, что должно быть?

— Я уверен, что должно быть. Политические должны идти отдельно. Во-первых, политических мало, это персонально преследуемые лица, это редко бывает группа лиц.

— «Политические» — это если человек занимался в своей стране политикой или общественной деятельностью, а если речь идет о гонениях по религии?

— Тоже возможно.

— Ну тогда сирийские беженцы сейчас — они все политические, что ли?

— Хитрость заключается в том, что четкую границу провести трудно, это как раз задача, которую толком никто не старается решить. Говорю же, отношение к беженцам должно быть диверсифицировано.

— Хорошо. А приведи пример: что конкретно можно сделать, чтобы изменить статус политэмигрантов?

— Есть один интересный момент, связанный с политэмиграцией — мы его изначально проговорили и начали прокачивать с Петром Силаевым (политэмигрант-антифашист, прозаик; покинул Россию в 2010 году, опасаясь преследования по «химкинскому делу» — МЗ) — это система так называемых «красных флажков» Интерпола. Интерпол — это такая мерзкая организация: менты есть менты, везде и даже на международном уровне. Страны-члены Интерпола имеют право скинуть любую фамилию в розыск.

Недавно читал у Черныха (Александр Черных, журналист «Коммерсанта» — МЗ) в твиттере с конференции правозащитников. В Бурунди была своя Болотка – 40 человек покинули страну в поисках политического убежища. Всех — 40 человек! — власти этой страны внесли в базу Интерпола. Что для них это означало? Внесение в базу означает, что при любом пересечении границы этим человеком у него будет выскакивать «красный флажок»: его должны задерживать и решать вопрос об экстрадиции. Потому что он в розыске по линии Интерпола. Авторитарный политический режим, который, например, есть в России, использует базу активно. Штука в том, что оттуда можно удалиться, но по непрозрачными неформальными процедурами. Кто-то кому-то позвонил, и его стерли. Нормально? Ну это же ненормально, так же быть не должно!

Йонко Грозев. Фото: lЙонко Грозев.Фото: legalworld.bgegalworld.bg

Должна быть какая-то процедура, а это сложный вопрос. Мы это обсуждали с Йонко Грозевым, который был нашим базовым партнером, а теперь — судья Европейского суда. Теперь мы с ним ни о чем толком поговорить не можем: про устрицы в Страсбурге и вино можем, а про ЕСПЧ — нет. Так вот, был долгий спор, и мы решили, нам нужен кто-то, столкнувшийся с проблемой, чтобы подал жалобу в ЕСПЧ против всех стран-членов Совета Европы.

В Европейском суде, как говорил Йонко еще до того, как стать судьей, сейчас самый консервативный состав за всю его историю. «Консервативный» означает, что там реально правые среди судей. Потому что правые правительства захватывают власть в Европе. И одни из самых рьяных — это англичане. Они просто на дыбы встают по поводу каждого дела, связанного с миграцией.

То есть сейчас те, кто говорит, что гейропа и либералы торжествуют — это люди, которые просто невежды или лжецы, понимаешь? Они просто не в курсе происходящего. Они не знают, что на самом деле там. Болгарская группа «Агоры», которая была создана вместе с Йонко, когда он был обычным адвокатом, она работает как раз со Страсбургом.

— А есть вообще смысл работать с ЕСПЧ, при том, что Россия оттуда собирается выходить?

— Никто никуда не уйдет.

— Но это все же очень неприятная для Москвы структура...

— Да, но наши парни ловко умудрились выстроить в отношении нее политику, там очень продуманный подход. Они спойлерят на каждом возможном отрезке. То есть, во-первых, они обманывают Европейский суд, делая вид, что принимают меры общего характера, улучшающие кардинально ситуацию в стране.

ЕСПЧ говорит: «Парни, у вас не исполняются решения судов» — это было в самом начале, еще 15 лет назад. Наши сказали: «Конечно, давайте примем закон об исполнительном производстве». Приняли, кучу денег вбухали — решения судов как не исполнялись, так толком и не исполняются. Зато наши говорят — вот, закон приняли. Волокита судов, десятки решений по волоките судов, наши: «Давайте мы закон примем, закон о компенсации за судебную волокиту». Попробуй получи денег с них по этому закону!

В реальности мы продолжаем наблюдать, каким образом у нас работает судебная система. Но в итоге Европейский суд говорит: «О, отлично, молодцы». Потому что там бюрократы сидят, и здесь бюрократы сидят. Поэтому не будет Россия уходить из Совета Европы. Это не означает, что мы не должны туда идти, это не означает, что мы не должны туда подавать жалобы. У нас сейчас 160 дел в ЕСПЧ.

Большая часть — это дела, связанные с преследованием за политические высказывания, на втором месте — пытки в полиции, на третьем — несправедливый суд. Довольно много осужденных по делам, связанным с наркотиками. 20 жалоб к концу года будет от «иностранных агентов», целый большой пакет дел. Мы нащупали некоторые мягкие места, уязвимости.

Совместно с нашим партнерским проектом «Зона права» занимаемся очень плотно больными осужденными. У нас из 11 жалоб, которые мы за последний год подали в Европейский суд по тяжело больным осужденным, 11 коммуницированы уже. Из них половина со срочными мерами — ЕСПЧ в течение нескольких дней потребовал от российских властей вмешаться, провести независимое от тюрем медицинское обследование, представить все документы, объяснить, что там происходит. В каждом втором из этих случаев суды отпускают на свободу по состоянию здоровья. Не 100%. У нас происходит 50 на 50, кого-то отпускают, а кто-то умирает.

— А что тут можно сделать системно? Пересмотреть список болезней, с которыми освобождают от отбытия наказания?

— Мы хотим за ближайший год эти 11 дел превратить в 100, мы хотим за год направить в Страсбург 100 жалоб больных осужденных — настоящих умирающих. Их гораздо больше, это сложная работа — кто работал с тюрьмой, тот понимает, насколько. Для того, чтобы показать суду, насколько это системная проблема. Чтобы Европейский суд закидал Минюст требованиями. Чтобы тут пошли звоночки внутри ФСИН.

В отличие от полиции, которая категорически не признает системный характер пыток, ФСИН признает проблему с оказанием медицинской помощи. Есть предложения. Самое простое — активно используйте гражданские клиники, это в любом случае улучшит ситуацию. У нас сейчас, чтобы «скорая помощь» приехала в колонию и больного вывезла — это практически невозможно. То есть они должны понять, что человек сейчас просто концы отдаст. Тогда, чтобы снять с себя ответственность, они могут вызвать «скорую», чтобы он помер там, а не здесь — и все.

По идее, тут должен быть четкий протокол. Нужен перечень заболеваний, которые освобождают от тюрьмы, более широкий, чем тот, который существует сейчас — он узковат и, в принципе, не очень продуманный. В нем не учитывается фактическое состояние здоровья человека, он формалистский.

Там, например, есть ВИЧ в 4-й стадии, это в одном шаге от терминальной стадии, если по формальным признакам. Но у меня среди знакомых полно людей с таким диагнозом, которые живут, работают, семьи заводят, детей рожают, и, в принципе, живут абсолютно нормальной качественной жизнью. А бывает по-другому. Бывает, диагноз не подпадает под перечень, но заключенный загибается, это любой внешний наблюдатель видит, там не надо быть врачом, чтобы понимать, что человек — все.

Но главное — у нас комиссию на актировку (подпадает или не подпадает случай под перечень заболеваний) проводят тюремные врачи. Европейский суд по всем случаям принятия срочных мер говорит: медицинское обследование с участием независимых от тюремных ведомств медиков. Хотя бы это. Я прекрасно понимаю риск коррупции, его надо учитывать, но хотя бы это. Медицина в тюрьме де-факто отсутствует, сделать сложные операции невозможно, онкологию не лечат вообще, про это можно бесконечно говорить. Вот этим у нас занимается тюремное направление, связанное с «Зоной права».

— А другие партнеры, направления?

— Дамир Гайнутдинов у нас с этого года начал реализовывать проект по анализу свободы интернета на постсоветском пространстве. Мы с 2010 года делаем ежегодный доклад о свободе интернета в России вместе с Дамиром, и без ложной скромности — у нас самый информативный доклад по этой теме. А репрессивная практика России активно воспринимается соседними государствами, они очень активно перенимают технологии контроля и подавления.