«Внутренняя работа». Отставной психолог ФСИН Владимир Рубашный смотрит и комментирует фильм о групповой терапии в калифорнийской тюрьме

О фильме

В этом фильме речь идет о таком глубинном процессе... Я не хочу его идеализировать. Он меня в некоторых местах пугал. Наверняка, некоторые психологи, посмотрев фильм, скажут, что есть нюансы — речь идет о слишком истеричных проявлениях в поведении этих заключенных. Есть мнение, что опасно, чтобы они проявляли себя так — может быть, подобное поведение и привело их к совершению преступления. А здесь они его будто закрепляют и проявляют еще раз, подразумевая под этим катарсис или какое-то очищение, принятие себя.

Но сама эмоциональная составляющая, самораскрытие участников, их эмоциональные, физические и даже физиологические проявления — тут, несомненно, есть о чем подумать и со специалистами порассуждать. Еще раз говорю: это действительно глубинная терапия, такая, что до основ.

Я не возьмусь сказать, насколько это эффективно. Здесь речь идет о достаточно жесткой тюрьме. Привлечение людей извне — это новаторство, но мне кажется, это полезно обеим категориям. Вот что приятно поразило в фильме — высокая открытость заключенных и людей, которые решили принять участие в терапии.

Важно для осужденных не терять контакт с внешним миром, понимать, что, принимая участие в таких программах, они могут оказывать помощь нуждающимся в ней. И мне нравится, что это отчасти самоорганизация — они понимают нужды друг друга и пытаются их решить.

Но я не думаю, что это менее важно для тех, кто приходит извне. Им этот опыт тоже необходим. Видеть стойкость этих людей, попытку изменить себя — мало где возможно подобный опыт перенять. Это одно уже является терапевтическим процессом — осужденные даже самим своим участием в этих мероприятиях помогают. Страх, конечно, мешает, но участие в такой группе через какое-то время минимизирует страх.

За 17 лет ни один не вернулся (из 40 заключенных, освободившихся после групповой терапии — МЗ)? Ну, не знаю, я тут только могу поздравить коллег и участников процесса. Я не имею права в это не верить.

Кадр из фильма «Внутренняя работа»

О том, возможно ли такое в России

В России именно в таком виде реализовать терапию в местах лишения свободы будет сложно. С учетом наших стратификаций осужденных они должны будут как-то разбиваться на категории.

У нас можно было бы создать четыре отдельные группы. Низкостатусные — это все неприкасаемые. Какой-то авторитетный состав, блатные. Но воры, конечно, на такие мероприятия не пойдут, да и блатные, на мой взгляд, тоже. Их жизнь их устраивает. Самая большая масса — это «мужики» так называемые — они пойдут и будут этим заниматься. И еще отдельно такой полублатной состав — те, кто работает на администрацию. Они очень активно участвуют в подобных вещах, но это всегда носит формальный характер. Что администрация скажет, то они и будут делать. Это не очень эффективно. Самое главное в терапевтической группе — это желание что-то изменить, а немотивированных осужденных заталкивать туда нельзя. Это претит любой форме психологической работы.

Достаточно сложно будет подобрать группу. И все-таки, даже не это проблема.

Основная проблема в терапевтической группе — это открытость. В нашей тюрьме сложно набрать группу с высоким уровнем открытости. Наша тюрьма — не то место, где заключенные могут проявлять подобную открытость и чувства.

Еще один немаловажный момент, что для такой работы нужен будет психолог с авторитетом и с доверием группы к нему. У нас подобные мероприятия осуществляются силами сотрудников психологической службы. Они воспринимаются заключенными как часть администрации, и доверия, которое необходимо, добиться очень сложно. У заключенных нет уверенности: человек хочет помочь или это его профессиональная задача как сотрудника — поставить галочку, провести формальное мероприятие? Насколько можно самораскрываться, проявлять свои слабости?

Кадр из фильма «Внутренняя работа»

Проявлять свои слабости, открытость — это просто самоубийство в нашей тюрьме. У нас за эмоции могут наказать. И администрация может наказать, и другие осужденные. Ругаться нельзя, материться, это все табуировано. А тут (в фильме — МЗ) даже на тренинге — через слово мат. Это норма, ничего особенного. У нас, не дай бог, зайдет какой-нибудь заместитель начальника по оперативной работе, скажет: «Вы че тут развели? Они у вас тут с матюками одними, вы их не перевоспитываете». Им все равно — тренинг это, не тренинг: есть требования режима содержания, а тренинги — это вторично. В этом проблема.

У нас терапевтические групповые мероприятия — совершенно редкое явление. Уровень психологов не такой, чтобы группой управлять. У них эта практика с 1930-х годов, а мы сегодня (2 сентября — МЗ) празднуем день пенитенциарного психолога: 25 лет как приказ обозначил начало существования этой службы. ФСИН только декларирует, что происходит гуманизация. А на самом деле психология там является аппендиксом, потому что общая установка — на подавление, регламентацию, наказание. Нет установки на исправление, ресоциализацию, это все только на бумаге.

О главном навыке тюремного психолога

Всех своих психологов я учил: попытайтесь понять, почему это произошло в его жизни. Он убил трех человек, приходит психолог и говорит: «Я не могу с ним общаться, я в нем человека не вижу». Женщина, может, два года работает в колонии, пришла с гражданки и кроме школьников никого не видела. Я говорю: «Вы же с детьми работали? Попытайтесь понять, почему. Не преступлением его живите, а вернитесь к началу. Пообщайтесь с ним как с ребенком: какая семья, чем болел, как у него происходило становление в детстве, школе».

Почти у 99% осужденных существует детская травма, неустроенный социальный быт, пьющие родители, побои, насилие в отношении них, и половое в том числе. Я имею в виду серьезных преступников — насильственные преступления, связанные с каким-то ужасом, а не случайные махинации.

Другой момент, что осужденный иногда использует это как защиту, говорит: «Не я такой, меня жизнь заставила, но я ничего сейчас не могу сделать, у меня пути назад нет». Когда те (герои фильма — МЗ) про свои случаи рассказывают, они понимают, что их в конечном итоге привело к тюрьме, и стараются что-то со своей жизнью сделать.

Кадр из фильма «Внутренняя работа»

О ресоциализации, рецидиве и роли психолога

Даже в условиях России при определенном стечении обстоятельств это может произойти. Зависит ли это от качества работы психолога? Да, несомненно, зависит. Может так в жизни случиться, что после терапевтического процесса в человеке что-то включилось и он социализировался полностью. Но намного чаще я видел людей, возвратившихся в места лишения свободы. Но здесь речь уже не идет о такой групповой работе — скорее, об индивидуальной терапии, нужна такая штучная работа. Это не о тех, кто сверхбандиты — просто о тех, у кого за плечами несколько ходок было.

В конечном итоге встречаешься, например, в троллейбусе. Он подходит: «Владимир Анатольевич, здравствуйте. Все, работаю, женился, двое детей, хотите, фотографию покажу?». Но это единичный случай. И надо быть запредельным каким-то, извините, мудаком, чтобы считать, что это прямо твоя психологическая работа повлияла. Тут масса факторов. Психолог только каким-то образом помогал человеку до конца не сломаться в тюрьме или понять некоторые вещи.

Фильм «Внутренняя работа» можно посмотреть в кинотеатре «Каро Октябрь» 8 сентября в 19:00. Показ состоится в рамках фестиваля документального кино Center. Перед началом сеанса Центр документального кино организует дискуссию с участием Владимира Рубашного и Петра Верзилова. Читатели «Медиазоны» могут выиграть билеты, поделившись статьей о фильме на своей странице в фейсбуке или «ВКонтакте». Затем редакционный робот выберет среди них 10 случайных победителей.