Фигурант дела о «Маяковских чтениях» Николай Дайнеко уже осужден на 4 года колонии. Он заключил досудебное соглашение со следствием, дал показания против других фигурантов — Артема Камардина и Егора Штовбы, после чего его дело выделили в отдельное производство и рассмотрели за два дня в закрытом режиме. Когда прокуратура заставила его дать показания на суде у товарищей, Дайнеко не смог ответить на вопросы так, как хотела гособвинительница, и признался, что боится противоречить нужным ей показаниям.

Егора Штовбу и Артема Камардина обвиняют в призывах к деятельности, направленной против безопасности государства, и в возбуждении ненависти или вражды, а равно унижении человеческого достоинства. Обвинение считает, что 25 сентября 2022 года у памятника Маяковскому в Москве собралась «организованная группа» поэтов, унижавших участников нападения на Украину.

После того как им запросили сроки, поэты произнесли речи в суде. Егор Штовба более подробно выступил в прениях, а Артем Камардин — в последнем слове. «Медиазона» публикует дословную расшифровку их обращений к судье Пановой.

Егор Штовба

Ваша честь, завершилось рассмотрение уголовного дела в отношении меня и Камардина Артема. Я с самого начала уголовного дела заявлял в суде свою позицию: я не виноват, не совершал того, что мне вменяют. Я говорил об этом и на стадии предварительного следствия. Никаких законов я не нарушил. Я очень надеюсь, что вы убедились, что стороной обвинения не были представлены доказательства, чтобы утверждать обратное.

25 сентября 2022 года я впервые в своей жизни пришел куда-либо вообще в принципе, где мог бы почитать свои произведения, свои стихотворения и показать себя как поэта. Этот же день стал точкой отсчета моего ограничения свободы.

Следствие даже не пыталось разобраться: завели уголовное дело в отношении тех, кого в тот день поймали, а поймали тех, кого успели, кого догнали. По принципу «кто побежал, тот что-то сделал». И вот я по чьей-то ошибке сейчас сижу на скамье подсудимых. За что? Следователь не смог мне ответить на этот вопрос. Для следователя я просто имя на бумажке, которую нужно передать дальше в прокуратуру, а потом пусть суд разберется.

Это называется перекладывание ответственности, халатное отношение к работе, которое может стоить человеку жизни. В данном случае моей жизни. Здесь решается судьба человека. Но следствию на это наплевать, они просто выполняют свою работу. Чья-то ошибка или безразличие, нежелание разобраться — вот почему я здесь.

Что я сделал противозаконного? Читал стихи? С моими стихами даже никаких экспертиз не проводилось. Ищем ответ в тексте обвинительного заключения: «возбуждение ненависти либо вражды, равно унижение человеческого достоинства группой лиц по признаку принадлежности к какой-либо социальной группе, совершенное публично, организованной группой».

По версии следствия, Камардин подыскал ему ранее знакомых меня и Николая Дайнеко и предложил принять участие в «преступлении, направленном на возбуждение ненависти и унижение человеческого достоинства» — в данном случае ополченцев, принимавших участие в вооруженных действиях в Луганской и Донецкой народных республиках, — «публично, организованной группой». А также в «совершении призывов к воспрепятствованию исполнительными органами власти своих полномочий по обеспечению безопасности РФ — путем побуждения лиц, подлежащих призыву на военную службу, к отказу от получения повесток и проставления в них подписей». Тоже организованной группой.

Звучит серьезно и тяжко. Но это только версия следствия. А вот разобраться и установить факты предстоит вам. Легко написать текст на бумаге, сложно это доказать. Задайте себе вопросы в совещательной комнате: имело ли место событие преступления? Совершал ли Штовба те противозаконные действия? Был ли у него умысел? Какой у него был мотив? Подтверждается ли предъявленное обвинение представленными доказательствами? Какими доказательствами подтверждается, что между мной и Камардиным и Дайнеко была создана организованная группа?

Вы примете решение, от которого зависит моя дальнейшая жизнь. Вы могли наблюдать на заседании моих родителей и убедиться, что я и мой адвокат не преувеличиваем, когда говорим о том, что они нуждаются в моей поддержке — как финансовой, так и в бытовых вопросах.

Я хочу обратиться к маме. Мам, я знаю, что ты, как никто другой, убеждена в моей невиновности и непричастности. И ты знаешь, что я не своими усилиями оказался здесь. Тем не менее мне жаль, что так все вышло, что вы остались с папой одни со своими трудностями. (В этот момент сидящая в зале мать Егора Штовбы отвечает ему: «Я знаю».) Спасибо, что ты меня поддерживаешь.

Кто-то из руководства просто принял решение меня задержать и предъявить мне обвинение, не разобравшись — суд ведь разберется. Дальше продление — ну, раз уж посадили, значит, есть основания. Раз за разом. Никто не хочет разбираться, а человек сидит. И всем плевать, все просто выполняют свою работу. Ну и что, что я тоже человек?

Теперь, Ваша честь, дело наконец-то дошло до вас. И вы первый человек, кто реально пытается вникнуть во все, что здесь происходит. Из всех людей, кто уполномочен принимать решения, вы первая.

Мы можем сейчас ясно рассмотреть, что следствие не предъявило ни одного доказательства моего знакомства с Камардиным или Дайнеко до моего задержания 25 сентября. Я пытался помочь следствию, ведь я верил, что следствие разберется и поймет, что мы были задержаны по ошибке. Но машина уже начала работать, и инерция настолько сильная, что не видит никаких препятствий.

Вся надежда теперь на вас. Я очень надеюсь, что вы сделаете свою работу, но качественнее, по закону, руководствуясь неопровержимыми фактами, а не домыслами следователя и не ложью [секретных свидетелей] «Арнольда» и «Джеки», руководствуясь своими внутренними убеждениями, а именно опытом и интуицией.

Есть такой принцип невиновности, он говорит о том, что все сомнения трактуются в пользу подсудимого и он не обязан доказывать свою невиновность. Это как раз про показания тайных свидетелей: их слово против моего, а доказательств нет. Остаются только сомнения.

Вернемся к обвинительному заключению. В чем же моя так называемая преступная роль? «Создание ложной видимости массовости и актуальности мероприятия путем активной поддержки ораторов, совместное декламирование стихов, совместное оглашение высказываний и призывов к отказу от получения повесток, активное жестикулирование и иные действия, которые направлены на унижение достоинства группы».

Немного прокомментирую каждый из этих пунктов. Первый пункт: мое фактическое присутствие на мероприятии и аплодисменты являются созданием ложной видимости массовости. Это не соответствует действительности. Это не преступление, что за бред? Там было около 20 человек и все хлопали, при чтениях это является нормой.

Второй пункт: как я мог декламировать, если я слышал все эти стихи первый раз? Я не был знаком даже с авторами этих произведений. Я ничего не знал об этих авторах и их стихах.

Третий пункт: я не оглашал ничего, никаких призывов, никаких слов, которые могут быть восприняты как оскорбление или унижение человеческого достоинства.

Следующий пункт: активное жестикулирование. Как обычно, никаких доказательств того, что я как-то активно жестикулировал, поднимал руки вверх — нету.

Пятый пункт: «иные действия». Какие? О чем идет речь? Что я сделал? Я же вообще ничего не сделал. Чего я здесь сижу, за что? Фраза про устойчивость созданной организованной группы определялась продолжительностью преступной деятельности, постоянством основного состава участников, неизменностью преступления, преступных целей, четким распределением ролей и строгим подчинением. Вот эта сама фраза, как я понимаю, доказыванию вообще не подлежит. Следствию достаточно это просто утверждать.

Доказать наличие тех или иных обстоятельств — обязанность стороны обвинения. Но доказательств нет. А я сижу. Раз меня обвиняют по таким тяжким статьям, то где биллинг, в конце концов, где оперативно-розыскные мероприятия, запись телефонных переговоров? Где наблюдение за мной, Дайнеко, Камардиным? Всего этого нет. А почему следствие указывает именно на период с 21 по 25 сентября, когда меня якобы искали? Как следствие доказало, что Камардин разъяснял мне план совершения преступления и предложения принять участие в этом преступлении? Как оно доказало, что я на это согласился?

Ваша честь, пазл не складывается. Я вот думаю, что следствие лжет и, не имея доказательств, фабрикует дело на ложных показаниях свидетелей «Арнольда» и «Джеки». Потому что когда меня уже закрыли, поздно было сдавать назад. Тем самым следователь создал ложную видимость актуальности обвинения. Такой пазл складывается гораздо лучше. А сижу я.

Я прошу вас, Ваша честь, учитывая все вышесказанное, принять единственное законное и обоснованное решение: снять с меня все обвинения и оправдать.

Артем Камардин

За искусство судить недопустимо. Художественное высказывание может быть интерпретировано, трактовано различным образом, даже если оно выражено максимально просто и доходчиво. Всегда могут найтись те, кто воспримет его превратно. И если кто-то склонен оскорбиться, то он может оскорбиться ну совсем на ровном месте.

Цели кого-то оскорбить своим стихотворением я не ставил. Возможно, у кого-то была цель оскорбиться, чтобы человек с отличным от их мнением и отличными от их взглядами был незаслуженно наказан.

Но так же, как и за искусство, недопустимо судить за мнение, даже если оно высказано публично. Хотя в современной России это, увы, практикуется, поэтому я опасаюсь, при всем уважении к вам, что приговор будет обвинительным, хотя я полностью невиновен.

Тут же обращу ваше внимание, что из представленных видеодоказательств следует, что я не призывал не брать повестки, не ставить подписи и так далее. Отмечу также, что все сказанное и прочитанное в ходе чтений лежит исключительно в зоне ответственности сказавшего или прочитавшего, ведь на «Маяковских чтениях» нет генеральной линии, у чтений нет организаторов — городской традиции, уходящей корнями в середину прошлого века, они попросту не нужны. Любой желающий может выйти и сказать что угодно, все, что ему придет в голову. На моей памяти так было всегда.

К тому же, что касается статьи 280 прим. 4, прошу обратить ваше внимание, что статья совсем новая: на момент нашего задержания она существовала не более трех месяцев и по ней не было никакой практики.

По мере появления статей, запрещающих те или иные высказывания, я всегда корректировал свою риторику. Появилась статья за «дискредитацию» [армии] и первый осужденный за слова «Нет войне», и я перестал говорить «Нет войне». Хотя до сих пор не понимаю, при чем тут дискредитация. Появилась 207-я статья, статья о «фейках» [про армию], и я перестал делиться любой информацией, не подтвержденной Министерством обороны РФ.

Если я знал, что какие-то вещи, пусть даже сказанные для меня, высказанные публично, могут привести за решетку, я молчал… То есть не молчал. Зная к тому же, как обвинение разбрасывается определениями типа «организованная группа», я, возможно, отошел бы подальше от говорящего подобное. Я бы мучился угрызениями совести, страдал бы от приступов тревоги, но промолчал бы.

Я не герой, и садиться в тюрьму за убеждения в мои планы никогда не входило. Я поэт и не вполне эмоционально уравновешенный человек, у меня и диагноз есть — «генерализованное тревожное расстройство» или, как это назвали в Институте имени Сербского, «смешанное расстройство личности», которое, впрочем, не мешает меня судить.

Я хочу попросить вас, если вы не можете по каким бы то ни было причинам вынести оправдательный приговор — хотя я подчеркиваю, я абсолютно невиновен, — ограничиться условным сроком.

Я опасаюсь, что мое здоровье — ни физическое, ни психическое — не выдержит продолжительного тюремного заключения. А возможность снова угодить за решетку, возможность снова вынужденного расставания с родными и близкими будет достаточно сдерживающим фактором от любых высказываний на любые острые темы.

Убеждения мои при этом не изменятся, как не изменились они под пытками, как не изменились бы в случае реального срока, не изменились бы даже под страхом смерти — это попросту невозможно. Так не работает. Но я вам гарантирую, что не буду более высказывать их публично.

Ваша честь, отпустите меня домой.

Редактор: Дмитрий Трещанин