С другой стороны, значительной части общества реформы казались половинчатыми. Никаких политических послаблений царь не допустил, власть оставалась полностью сосредоточена в его руках. Такое положение дел не устроило интеллигенцию, а также радикальную молодежь из разных социальных слоев. Оформившееся общественное мнение требовало продолжения реформ, активисты стали переходить к нелегальным методам борьбы, которые вскоре обернутся террором. В стране постепенно складывалась оппозиция царизму.

На этом фоне крупнейшим политическим событием второй половины правления Александра II стало «хождение в народ». Оппозиционеры стремились распропагандировать крестьян и поднять их на борьбу с режимом. Тысячи молодых людей весной и летом 1874 года направились в деревни. Но крестьянство в целом отнеслось к пропагандистам холодно, это помогло полиции приступить к арестам по обвинению в антигосударственном заговоре. Масштаб задержаний был по тем временам колоссальным: всего было арестовано более 4 тысяч человек в 26 губерниях.

Правительство решило устроить показательный процесс и убедительно доказать обществу наличие заговора, а заодно и показать опасность революционных идей радикалов.

Следствие

Вопрос об организации суда над пропагандистами был решен на двух заседаниях Комитета министров в марте 1875 года. Власти постановили устроить публичный процесс, на котором, по их замыслу, должна была открыться «вся тлетворность изъясненных учений и степень угрожающей от них опасности». Революционные идеи министры назвали бредом фанатичного воображения и выразили уверенность, что «ходебщики в народ» не могут возбудить к себе сочувствия у общественности. Огромное число арестованных могло свидетельствовать о наличии масштабного антиправительственного заговора, в который было вовлечено несколько тысяч человек.

Впрочем, даже крайне консервативный публицист, член Государственного совета и будущий идеолог контрреформ Константин Победоносцев был не в восторге от действий жандармов.

«Нахватали по невежеству, по самовластию, по низкому усердию множество людей совершенно даром», — цитировал историк Николай Троицкий влиятельного сановника.

Постепенно число потенциальных обвиняемых сокращалось, из почти 4 тысяч человек, проходивших по делу, выделили 770. Но затем решили сократить и это число, поскольку суд над таким количеством революционеров было даже технически сложно провести, и часть арестованных переквалифицировали в свидетели.

Следствие шло очень долго как из-за количества обвиняемых, так и из-за не слишком эффективной работы следствия. Расследование продолжалось три года, все это время арестованные находились в тяжелейших условиях одиночных камер. Это катастрофически сказалось на здоровье революционеров: за время следствия 43 человека умерли, 12 покончили с собой, а 38 сошли с ума.

Одновременно с расследованием дела в стране прошли два других громких процесса над оппозиционерами. Так называемый «Процесс пятидесяти» над пропагандистами в рабочей среде разворачивался в феврале-марте 1877 года. Подсудимые, среди которых наибольшую известность получил Петр Алексеев, как и участники будущего «Процесса 193-х», обвинялись в создании тайного общества с целью свержения существующего строя. Ни один из подсудимых не признал своей вины и не просил о снисхождении и помиловании, а процесс был гласным и открытым, поэтому властям так и не удалось достичь главной цели — скомпрометировать революционеров в глазах общества. Напротив, процесс привлек внимание известных писателей: Тургенев, Некрасов и Салтыков-Щедрин отзывались о подсудимых с сочувствием. В итоге 10 человек были приговорены к каторге (сроки составляли от трех лет и четырех месяцев до 10 лет), максимальное наказание получил Петр Алексеев. Еще 26 человек были отправлены в ссылку в Сибирь, 10 революционеров получили небольшие тюремные сроки или принудительные работы, а трое были оправданы.

Иллюстрация: Люба Березина

Второй процесс завершился еще в январе 1877 года и продлился всего лишь неделю. Судили участников первой в России демонстрации с политическими лозунгами, которая была напрямую связана с делом о «хождении в народ». Похороны одного из умерших во время предварительного следствия — уроженца Самары Павла Феоктистова — превратились в массовую акцию протеста. Проститься с арестованным за «хождение в народ» студентом 30 марта 1876 года пришли несколько тысяч человек. Именно после этого оппозиционеры и стали готовить первое публичное мероприятие, которое решили посвятить политическим заключенным царских тюрем. Подготовка сопровождалась ожесточенными спорами сторонников и противников открытого выступления, в итоге подготовка к акции была полностью провалена. На площади у Казанского собора 6 декабря 1876 года собралось около 400 человек, хотя оппозиционеры рассчитывали на несколько тысяч. Демонстрация была разогнана полицией. За участие в акции более 30 человек были арестованы, и уже через месяц прошел суд над 21 активистом, по личному распоряжению царя Александра II предварительного следствия было решено не проводить, а материалы первых следственных действий сразу передать в суд. Приговор для участников мирной акции оказался чрезвычайно жестоким: пять человек получили от 10 до 15 лет каторги, другие отправлены в ссылку или дальние монастыри. Максимальный срок получил Алексей Боголюбов (Емельянов).

Обвинение и начало суда

В окончательном виде обвинение 197 выжившим и не сошедшим с ума народникам было предъявлено только осенью 1877 года, то есть спустя три года после арестов. Все они были причислены к единому преступному сообществу, целью которого был заговор для «ниспровержения и изменения порядка государственного устройства».

Обвинительный акт бездоказательно клеймил «готовность многих пропагандистов к совершению всяких преступлений», инкриминировал им намерение «перерезать всех чиновников и зажиточных людей» и поносил их «учение, возводящее невежество и леность на степень идеала и сулящее в виде ближайше осуществимого блага житье на чужой счет», писал историк Троицкий.

Процесс начался 18 октября 1877 года, к этому времени умерли еще четверо народников. Всего на скамье подсудимых оказались 193 человека.

«Нас, всех женщин, сначала вывели из камер в нижний коридор женского отделения, а потом какими-то полутёмными проходами ввели в громадный коридор, где были уже мужчины. Всех мужчин выстроили правильной длинной колонной, по бокам которой выстроились жандармы с обнажёнными саблями; а женщин ставили по одной и между каждой — по жандарму, также с обнажённой саблей. Начальник конвоя прочёл грозную инструкцию, по которой мы должны были беспрекословно подчиняться всем распоряжениям конвоя, в противном случае имевшего право прибегнуть к оружию. По выполнении этой формальности мы двинулись подземным ходом в окружной суд, где должно было заседать Особое присутствие Сената. Большой зал заполнился подсудимыми и защитниками, так что для публики не осталось места», — писала одна из обвиняемых Анна Якимова.

Формально суд был открытым, в реальности же публика в зал попасть не могла, исключение было сделано только для нескольких родственников и журналистов.

Защита сразу заявила протест и потребовала переноса заседаний в более просторное помещение, но получила отказ. Обвиняемые бурно протестовали, в итоге они фактически отказались от участия в процессе, но перед этим решили устроить политический демарш.

«Подсудимые этого процесса сговорились выставить одного оратора и поручить ему сказать революционную речь, выработанную сообща. Выбор пал на (Ипполита) Мышкина, и он выполнил задачу с энергией и выразительностью, не оставлявшей желать ничего лучшего», — вспоминала одна из лидеров будущих народовольцев Вера Фигнер.

Иллюстрация: Люба Березина

Мышкин свою речь, с полным текстом которой можно ознакомиться на сайте журнала «Скепсис», начал с ответа на вопрос о преступном сообществе, в принадлежности к которому обвиняли всех народников.

«Я отрицаю свою принадлежность к тайному сообществу потому, что я, как и многие другие товарищи, не только по заключению, но и по убеждению, не составляли нечто особенное, нечто целое, связывающее нас единством общей для всех организации. Мы составляем не более как ничтожную частицу в настоящее время многочисленной в России социальной революционной партии, понимая под этими словами всю совокупность лиц одинаковых убеждений, лиц, между которыми хотя существует преимущественно только внутренняя связь, но эта связь достаточно тесная, обусловленная единством стремления, единством цели», — сказал Мышкин. По его словам, царизм должен быть уничтожен социальной революцией.

«Можем ли мы мечтать о мирном пути, когда государственная власть не только не подчиняется голосу народа, но даже не хочет его выслушать; когда за всякое желание, несогласное с требованиями правительства, люди награждаются каторгою. Можно ли рассуждать при таком режиме о потребностях народа, когда народ для выражения их не имеет других средств, кроме бунта — этого единственного органа народа», — продолжал Мышкин.

Судья стал перебивать обвиняемого, требуя говорить по существу предъявленного обвинения. Мышкин парирует и требует открытого судебного разбирательства.

«Мы глубоко убеждены в справедливости азбучной истины, что света гласности боятся только люди с нечистою совестью, старающиеся прикрыть свои грязные, подлые делишки, совершаемые келейным образом; зная это и искренне веря в чистоту и правоту нашего дела, за которое мы уже немало пострадали и ещё довольно будем страдать, мы требуем полной публичности и гласности», — говорит он и добавляет, что суд превратился в пустую комедию.

После этих слов председательствующий судья требует вывести Мышкина из зала. Но товарищи оратора стали мешать жандармам, а Мышкин продолжил говорить. «(Суд — это нечто) более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества», — успел сказать Мышкин перед тем как жандармы выволокли его из зала.

Ипполит Мышкин

Ставшего лицом «Процесса 193-х» Ипполита Мышкина Вера Фигнер называла одной из самых многострадальных фигур революционного движения. Родившись в семье унтер-офицера и крепостной, благодаря своим способностям Мышкин получил образование и высокооплачиваемую работу «правительственного стенографа». Он приобрел собственную типографию, чтобы выпускать книги для народа. Затем он познакомился с оппозиционерами и стал печатать нелегальную литературу. На след революционной типографии вышли жандармы, рабочие были арестованы, но Мышкина успели предупредить, и он бежал за границу. Там он задумывает освободить из сибирской ссылки главного революционного идеолога Николая Чернышевского. «В форме жандармского офицера он явился в Вилюйск, в котором содержался Чернышевский, и предъявил исправнику подложный приказ III отделения о передаче ему Чернышевского для препровождения в Петербург. Но исправнику показалось подозрительным, что предъявитель обошел высшую местную инстанцию — якутского губернатора, и он предложил Мышкину отправиться в Якутск, приставив к нему под видом провожатых двух казаков. Мышкин понял, что дело проиграно, и решил отделаться от навязанных спутников: под Якутском он застрелил одного из них, но другой ускользнул и успел скрыться», — Фигнер пересказывает легендарную историю, вряд ли имевшую под собой основания — Мышкину не инкриминировали убийства. Но достоверно известно, что оппозиционера арестовали в Вилюйске и, среди прочего, обвинили в антигосударственной пропаганде.

Иллюстрация: Люба Березина

По приговору Мышкин получил 10 лет каторги, два года он отбывал наказание в Харькове, а потом был отправлен на каторгу в Кару (Забайкалье), где в тяжелейших условиях содержались политические заключенные. Еще по дороге к месту отбытия наказания Мышкину добавили 15 лет к его сроку за то, что сказал речь на похоронах Льва Дмоховского, которого тоже этапировали в Кару.

В 1882 году Мышкин и еще семь заключенных бегут с каторги; побег подробно описан в воспоминаниях революционеров. Мышкина задержали только во Владивостоке, когда он пытался пробраться на американский пароход. За неудачный побег ему прибавили к сроку заключения еще 6 лет. Но Мышкин не отказался от борьбы; он был одним из инициаторов голодовки 54 политических заключенных в Каре в 1883 году. Из-за этого его возвратили в Петербург, где сначала содержали в Петропавловской крепости, а потом перевели в Шлиссельбург.

«Почти десять лет прошли в переходах Мышкина из одного застенка в другой, и вот после всех мытарств и скитаний он попадает в самую безнадежную из русских Бастилий. Это превысило силы даже такого твердого человека, каким был Мышкин. Он решился умереть — нанести оскорбление действием смотрителю тюрьмы и выйти на суд, выйти, чтобы разоблачить жестокую тайну Шлиссельбурга, разоблачить, как он думал, на всю Россию и ценою жизни добиться облегчения участи товарищей по заключению», — писала Фигнер.

Мышкин бросил медную тарелку в лицо надзирателю. За это военный суд приговорил его к расстрелу. «Через ближайшего соседа Мышкин завещал, чтобы товарищи поддержали его общим протестом. Но тюрьма осталась неподвижной — она молчала: мы были так разобщены, что дальше одной одиночки завещание не пошло», — писала Фигнер.

Приговор по «делу 193-х»

После скандала с речью Мышкина власти решили разделить обвиняемых на 17 групп и судить их раздельно. В ответ заключенные бойкотируют суд, 120 человек официально отказываются присутствовать на судебных заседаниях. Их назвали «протестантами», оставшихся 73 обвиняемых, которые выразили готовность участвовать в заседаниях, в шутку называли «католиками».

Склонить общественное мнение на свою сторону правительству не удалось, несмотря на все пропагандистские ухищрения. «О том, что происходило в суде, распространились по городу самые неправдоподобные, но тем не менее возбуждающего характера слухи с партийной окраской. Некоторые сановные негодяи распространяли, например, слухи, будто бы исходившие от очевидцев, что подсудимые, стесненные на своих скамьях и пользуясь полумраком судебной залы, совершают во время следствия половые соития; с другой стороны, рассказывали, что подсудимые будто бы заявляют об истязаниях и пытках, которым их подвергают в тюрьме, но что жалобы их остаются «гласом вопиющего в пустыне» и т. п. Молчание газет и лаконизм “Правительственного Вестника” давали простор подобным слухам, которые в болезненно возбужденном обществе расходились с необычайной быстротой и всевозможными вариантами», — писал о процессе российский юрист Анатолий Кони.

Иллюстрация: Люба Березина

Корреспондент английской Times писал об абсурдности обвинений в антиправительственном заговоре: «Я присутствую здесь вот уж два дня и слышу пока только, что один прочитал Лассаля, другой вез с собой в вагоне “Капитал” Маркса, третий просто передал какую-то книгу своему товарищу».

Наблюдатели отмечали безукоризненную работу 35 адвокатов во главе с Владимиром Спасовичем. Они практически развалили обвинения, указывая на огромное количество противоречий в материалах следователей о едином заговоре. Из 193 обвиняемых сотрудничали со следствием и давали признательные показания в суде только трое.

В итоге приговор оказался значительно мягче, чем ожидалось. 28 человек были приговорены к каторге от 3 до 10 лет, 36 человек получили ссылку. Более 30 обвиняемым было зачтено предварительное заключение или они получили денежный штраф, а 90 человек – почти половина участников процесса – были оправданы. Но царь Александр II своим личным распоряжением для 80 из оправданных санкционировал административную высылку из Петербурга и Москвы.

Ни один из осужденных не подал прошения о помиловании.

На следующий день после приговора по «делу 193-х» революционерка Вера Засулич пришла на прием к губернатору Петербурга Федору Трепову и дважды в него выстрелила, тяжело ранив. Она мстила ему за публичное наказание для осужденного по делу о незаконной демонстрации Боголюбова — градоначальник в нарушение закона отдал приказ его высечь. Приговор по делу Засулич стал сенсацией — суд присяжных ее оправдал, общественное мнение было на ее стороне. А противостояние власти и оппозиции в России ужесточилось — в ближайшие годы революционеры перейдут от мирной пропаганды к террористическим методам ведения борьбы.