26 февраля 1907 года в Бутырской тюрьме умер 23-летний фабрикант Николай Шмит — родственник знаменитого Саввы Морозова, сочувствовавший идеям РСДРП и оказывавший серьезную финансовую поддержку партии. Московскую мебельную фабрику Шмита на Пресне называли «чертово гнездо» — накануне революции 1905 года хозяин вооружил рабочих и организовал их обучение тактике уличного боя. После провала декабрьского восстания в Москве Шмит был арестован, а его фабрика разрушена артиллерийским огнем: взять штурмом окруженное баррикадами здание с продуманной системой обороны правительственные войска так и не смогли. За месяц до смерти фабриканта-революционера перевели в тюремную больницу. 26 февраля его нашли мертвым с ранами на шее. Большевики говорили об убийстве (в частности, на этой версии настаивала Надежда Крупская); власти пришли к выводу, что Шмит покончил с собой.

Публицист-меньшевик Николай Вольский (Валентинов) в своей книге «Малознакомый Ленин» также склонялся к версии самоубийства. Его знакомый, который находился в Бутырке в одно время со Шмитом, рассказывал, что «физических мук» в заключении молодой человек не испытывал, но уже в 1906 году у него были заметны симптомы психического расстройства. Валентинов отмечал, что Шмит тяжело переживал якобы проявленное им на допросах малодушие: он назвал следователю фамилии рабочих, получивших у него оружие, и рассказал о финансировании большевиков Саввой Морозовым. В тюрьме Шмита не раз осматривали врачи.

Один из богатейших людей предреволюционной России, меценат Савва Тимофеевич Морозов придерживался демократических взглядов и некоторое время действительно финансировал большевиков, а в 1905 году даже прятал от полиции одного из их лидеров Николая Баумана. На деньги Морозова были изданы первые легальные социал-демократические газеты «Новая жизнь» и «Борьба». Однако к 1905 году, считает историк Анна Федорец, он разочаровался в методах большевиков. «Первым моральным ударом для Морозова была устроенная революционерами… забастовка на его фабрике в Орехове-Зуеве. Он себя мнил передовым фабрикантом, благодетелем рабочих, и вот у него… забастовка на фабрике. Этот случай произвел на Морозова угнетающее действие, — помню, я застал его совершенно подавленным и растерянным», — писал в своих мемуарах университетский приятель Морозова граф Дмитрий Олсуфьев.

Днем 13 мая 1905 года предпринимателя нашли мертвым с огнестрельным ранением груди в гостиничном номере в Каннах. В номере была оставлена предсмертная записка: «В смерти моей прошу никого не вините». По официальной версии, Морозов застрелился. Однако Олсуфьев был уверен, что его друга убили большевики: от вдовы мецената Зинаиды Морозовой он узнал, что в последние недели жизни «революционеры повели самый наглый шантаж выколачивания из него денег». Когда визиты большевиков стали регулярными, Морозовы решили уехать за границу под предлогом лечения, но, по словам супруги фабриканта, их продолжили преследовать и там. Справедливости ради стоит отметить, что в последние месяцы жизни Морозова по Москве ходили слухи о его душевной болезни, а консилиум лучших специалистов России диагностировал у миллионера нервное расстройство.

Официального завещания Шмит не оставил, но на словах якобы обещал все свое состояние партии. И большевики решили заявить о претензиях на наследство фабриканта.

Спор о наследстве

Согласно сообщению департамента полиции Московскому охранному отделению от 13 июня 1908 года, после смерти Шмит оставил около 500 тысяч рублей, и представители ЦК РСДРП готовились получить это наследство. Шмит, «по свидетельству принадлежавшего к партии помощника присяжного поверенного» Михаила Михайлова, завещал свое состояние фракции большевиков, утверждали в полиции.

Социал-демократ Сергей Шестернин, участвовавший в передаче наследства фабриканта, писал, что о желании завещать капиталы большевикам Шмит говорил писателю Максиму Горькому и незадолго до смерти — своим сестрам. В то же время Вольский-Валентинов обращал внимание, что Шмит помогал не только большевикам — например, он передал некую сумму князю Дмитрию Шаховскому на нужды Конституционно-демократической партии. «Этот факт показывает, что Шмит хотел помогать не одной партии, а всем участникам освободительной борьбы, говорит — сколь ошибочно его зачислять в число "правоверных большевиков" и с какой осторожностью нужно употреблять даже более эластичную формулу о его "примыкании к большевизму"», — подчеркивал публицист, указывая на противоречия в рассказах большевиков об обещании Шмита оставить им свое имущество.

Тем временем, по информации Департамента полиции, младший брат Шмита Алексей «выдал по принуждению отречение от наследства в пользу сестер Екатерины и Елизаветы Шмит, которые должны были вступить во владение наследственной суммой, а затем передать ее "большевикам"».

Шестернин присутствовал при встрече большевиков — Владимира Ульянова (Ленина), Леонида Красина и Виктора Таратуты — с Алексеем Шмитом и его адвокатами, которая состоялась в Выборге весной 1907 года. В своих воспоминаниях «Реализация наследства после Шмита и мои встречи с Лениным» он писал, что, выслушав возражения представителей Шмита, Таратута — секретарь московского комитета фракции большевиков, заведовавший финансами — вскочил и крикнул: «Кто будет задерживать деньги, того мы устраним». Ленин его одернул, но адвокаты пришли в замешательство.

После этой встречи Алексей Шмит отказался от претензий на наследство в пользу сестер Елизаветы и Екатерины; Московский окружной суд довольно быстро и без каких-либо препятствий рассмотрел его заявление, отмечал Шестернин.

Иллюстрация: Мария Толстова / Медиазона

Вольский-Валентинов предполагал, что, имея виды на капитал Шмита, большевики Таратута и Андриканис начали ухаживать за сестрами фабриканта еще до его смерти. Елизавета Шмит в итоге стала тайной женой Таратуты, а Екатерина вполне официально вышла за Андриканиса.

Младшая из сестер Елизавета добровольно отдала деньги большевикам. Из-за несовершеннолетия она не могла свободно распоряжаться наследством и для того, чтобы легализовать передачу средств революционерам, согласилась на фиктивный брак с членом боевой организации Александром Игнатьевым. С Таратутой, находившимся на нелегальном положении, обвенчаться Елизавета не могла.

Однако, женившись на старшей сестре Екатерине, Николай Андриканис отказался отдавать партии всю унаследованную женой сумму. Из-за этого большевики обратились в третейский суд социалистов, который собрался в Париже летом 1908 года. Председателем суда стал эсер Марк Натансон, который тогда жил в эмиграции. Сторону большевиков представляли еще двое эсеров, а сторону сестры Шмита — один эсер и один беспартийный социалист. В итоге суд обязал Екатерину Шмит выплатить большевикам лишь часть денег. По оценке Льва Каменева, у сестры фабриканта осталась «львиная доля» наследства.

«Происходившее на днях в Париже рассмотрение означенного спора закончилось мирным решением поделить пополам между Большевистским центром и наследницей часть, причитающуюся по завещанию Екатерине Шмит и составляющую сумму в 170 000 р.», — говорилось в июльском сообщении департамента полиции Московскому охранному отделению.

В сообщении от 19 ноября 1908 года уточнялось, что Екатерина Шмит должна передать большевикам всего 125 тысяч рублей: «Кроме сего, большевики получат от младшей сестры, фактической жены "Виктора", большевика, члена Центрального Комитета (настоящая фамилия Лозинский) до 500 тыс.». Под псевдонимом Лозинский полиции был известен Таратута.

Касса Большевистского центра

Операцию по присвоению наследства фабриканта провел Большевистский центр РСДРП. В 1906-1909 годах эта организация отвечала за финансы и координацию конспиративных предприятий фракции — лабораторий, мастерских и типографий.

«Стержнем» центра историк Борис Николаевский, который до 1906 года и сам был в рядах большевиков, называл вернувшегося из первой эмиграции Владимира Ленина, его соратника Леонида Красина и ученого-утописта Александра Богданова; последний в своих письмах упоминал Центр как «финансовую группу». Красина, с 1900-го по 1905 год возглавлявшего Боевую техническую группу ЦК РСДРП и отвечавшего за подготовку вооруженных дружин, иногда называют казначеем партии.

Те же трое в 1907 году фигурировали в документах Лондонского съезда РСДРП в качестве представителей большевистской фракции при передаче партии 60 тысяч рублей из наследства Саввы Морозова и были наделены правом распоряжаться деньгами по своему усмотрению.

Большевистский центр практиковал довольно радикальные способы пополнения партийной кассы — недобровольные пожертвования либо экспроприации, которыми занимались боевые дружины. Такая практика вызывала споры и конфликты внутри партии.

В 1906 году на съезде РСДРП в Стокгольме делегаты осудили «экспроприацию денег у частных банков, а также все формы насильственных пожертвований на дело революции», но боевые группы партии продолжали конфисковывать оружие и экспроприировать государственные и частные средства с разрешения региональных революционных комитетов, утверждает историк Анна Гейфман, подробно описавшая работу Большевистского центра в книге «Революционный террор в России. 1894-1917». Гейфман замечает, что из всех российских социал-демократов к такому источнику финансирования систематически обрашались только большевики; Ленин уже в октябре 1905 года говорил о необходимости экспроприации государственных средств.

Иллюстрация: Мария Толстова / Медиазона

«Исполнители этих актов набирались среди некультурной, но рвущейся в дело революционной молодежи, готовой на все. На всей территории империи они грабили почтовые отделения, билетные кассы на железнодорожных вокзалах, иногда грабили поезда, устраивая крушения», — пишет Гейман.

Самыми заметными были боевые группы на Кавказе и Урале. На Кавказе экспроприациями занимался Семен Тер-Петросян по кличке Камо. Например, летом 1907 года на центральной площади Тифлиса (Тбилиси) большевики бросили бомбы в почтовые кареты, в которых перевозили деньги Тифлисского городского банка. В результате нападения пострадали десятки случайных людей; были погибшие; Камо с соратниками похитил 250 тысяч рублей. В некоторых районах Кавказа боевики пытались обложить всех жителей ежемесячными «взносами». На почтовые отделения нападали и уральские боевые группы, они же забирали оружие и взрывчатку с государственных и частных складов и разоружали жандармов.

«Если Стокгольмский съезд РСДРП указал на недопустимость экспроприации частного имущества и не рекомендовал экспроприации имущества казенного, "кроме как в случае образования органов революционной власти в данной местности и по их указанию", то Лондонский принял решение о роспуске боевых дружин и запрещении "партизанских действий" и экспроприаций. Ленин и его сторонники, как известно, не вступая в излишние дискуссии, продолжали пользоваться услугами боевиков для пополнения кассы Большевистского центра; как раз во время Лондонского съезда шла подготовка к знаменитому эксу на Эриванской площади в Тифлисе», — отмечает историк Олег Будницкий.

Согласно каноническим «Очеркам по истории ВКП(б)» Емельяна Ярославского, большевики получили 280 тысяч золотых рублей и 756 тысяч золотых франков из наследства Шмита. Оппоненты большевиков считали, что эти деньги должны быть переданы в центральную общепартийную кассу РСДРП. К тому же Большевистский центр не подтвердил документально, несмотря на утверждения Каменева, что Шмит завещал деньги именно фракции большевиков — эти документы так и не были опубликованы, их нет и в архивах ЦК КПСС, писал Николаевский. Сам Каменев настаивал, что не мог опубликовать документы по соображениям конспирации.

Как настаивал один из лидеров меньшевиков Юлий Мартов, Таратута добился передачи денег большевикам «путем недопустимых угроз». На угрозы в ЦК РСДРП пожаловался Андриканис — уже после того, как выплатил Большевистскому центру часть наследства по решению товарищеского третейского суда.

За Таратуту заступились большевики. Ленин, Зиновьев и Каменев подписали заявление: Таратута работал с наследством Шмита «вместе с нами, по нашему поручению, под нашим контролем», и все трое «целиком отвечают за это дело». Большевистский центр заговорил о готовности к самороспуску с передачей средств в кассу ЦК РСДРП. В 1910 году между меньшевиками и большевиками был заключен договор, по которому эти деньги стали считаться общепартийными.

Еще один конфликт внутри РСДРП был связан с деньгами, которые Максим Горький собрал в США летом 1906 года. Поездку организовала фракция большевиков, но письмо к Американской социалистической партии, которое вез с собой писатель, было составлено от имени ЦК всей партии (второе письмо было подписано лично Лениным). Меньшевики требовали провести проверку, но в итоге собранные Горьким деньги оказались не в общепартийной кассе, а у Большевистского центра.

В итоге раскол произошел внутри самого Большевистского центра. В январе 1910 пленум ЦК РСДРП потребовал его ликвидации. С этим не согласился Богданов, который весной того же года выпустил листовку «К товарищам большевикам». «Большевики, учредившие на Лондонском съезде Большевистский центр, смотрели на него, как на организацию, которая, с одной стороны, выражает основные идеи революционного крыла партии, развивая их печатно, с другой — объединяет различные большевистские группы, разбросанные по России, и заведует, под их контролем, материальными средствами большевиков. В этих задачах исчерпывалось все назначение Большевистского центра; его права не подлежали спору, пока он выполнял их; его права кончались с того момента, как он переставал служить какой-либо из них. Так понимали смысл Большевистского центра все большевики», — писал Богданов.

Как отмечал историк Николаевский, на самом деле задачи Большевистского центра были куда разнообразнее, но Богданов в своей листовке ориентировался на решения общепартийной конференции 1907 года, которая признала недопустимым «существование особых фракционных центров, конкурирующих в своих функциях с ЦК».

Второй пункт обвинений Богданова был еще серьезнее — он говорил о полной непрозрачности финансовых дел Центра и его неподотчетности партии: «Поскольку ему (Большевистскому центру — МЗ) надо было воздействовать на общественное мнение партии, он старался делать это путем денежной зависимости, в которую он ставил как отдельных членов партии, так и целые организации, большевистские и не только большевистские. За последние два года не было дано организациям ни одного денежного отчета, а истрачены были сотни тысяч. Попытки некоторых организаций установить постоянный контроль над принадлежащими им суммами встречали со стороны БЦ энергичный отпор и потерпели полное крушение. Таким образом, и в идейном, и в материальном, и в организационном смысле БЦ стал бесконтрольным вершителем большевистских дел, поскольку они зависели от заграницы».

Однако критика Богданова была запоздалой — на том же пленуме ЦК РСДРП в Париже в январе 1910 года Ленин подписал декларацию большевиков о роспуске фракционного центра.