Кавказский пленник. Черные риелторы, рабство в Грозном и равнодушие фейсбука в истории драматурга Жилкина
Михаил Жилкин. Фото: личная страница в Facebook
Попытка обменять доставшуюся по наследству столичную недвижимость на дом в Подмосковье может обернуться столкновением с черными риелторами — оперативником и зятем прокурора, а случайное знакомство на театральном фуршете — трудовым рабством в Чечне. Драматург Михаил Жилкин рассказывает, как он лишился всего.
В Иркутске мы жили вместе с отцом, бабушкой и матерью. Мать очень болела, у нее был рак, постоянные операции. Поэтому, когда меня пригласили на работу в Москву, переехали всей семьей — продали жилье в Иркутске и купили две однокомнатные квартиры в Москве. После того, как Лабораторию [при МХАТе] расформировали, я ушел работать в театр «Геликон-Опера» к [Дмитрию] Бертману помощником художественного руководителя. Писал театральные рецензии на оперные постановки, к концертам; писал пьесы, которые ставились в Белгороде, Екатеринбурге, Краснодаре, Москве.
Сначала умерла мама, потом бабушка, потом отец. После матери оставались долги, потому что болезнь была долгой, а операции стоили дорого. Тогда я решил продать квартиры — рассчитаться с долгами и купить что-то в Подмосковье. И от Москвы недалеко, и можно писать, на природе жить. Думал, семью заведу. Ну, какие-то такие радужные мечты были. Выбрал таунхаус в Наро-Фоминске, называется Терновка — это просто земля и дом, которые нужно благоустраивать, то есть ни внутренней отделки, ничего — участок и дом в 250 квадратов. Практически на все деньги, которые у меня оставались, я его купил. Это был 2009-й год. Место хорошее, там всего 19 домов стоят.
Для внутренней отделки я нанял единственную фирму, которая там работала, а руководил ей Кирилко Юрий Викторович. Это потом я узнал, что он — черный риелтор, сын бывшего бухгалтера шелкового комбината, который был в свое время градообразующим предприятием. Его сестра работает в полиции психологом, а [ее] муж — оперуполномоченным, фамилия Сухоруков. Отец жены Кирилко — прокурор. То есть, по сути, местная элита. Для того, чтобы оформить провоз материалов на территорию таунхауса, нужно было оформить разрешения и пропуска, поэтому он попросил меня дать ему документы на дом, свидетельство о собственности и остальное. Оформив, он вернул их мне. Ремонт все затягивался. Через несколько месяцев я пошел собирать документы для того, чтобы перевести дом в жилой фонд. Но мне выдали документы только на половину дома — оказалось, что буквально за эти один-два часа он оформил другую половину дома в регистрационной палате на себя. А мне и в голову не могло прийти, что просто имея в руках свидетельство о собственности, можно что-то сделать. Оказывается, можно.
Я начал судиться с ним и наложил арест на имущество, но он успел — видимо, обманным путем — свою половину дома переписать на свою сестру. Началась «Алиса в стране чудес». Я подавал иски, а ответчики, естественно, не являлись на суд. Все затягивалось. Пропадали документы из суда, например — дважды экспертиза о том, что я не подписывал этот документ в регистрационной палате. Первый раз пропала, второй раз я заказал за свой счет — она тоже пропала. Я писал в СК, в службу собственной безопасности, в прокуратуру — все бумаги возвращались им же, Сухорукову или отцу жены Кирилко. Они мне их показывали и просто смеялись в лицо: «Давай, дурак, пиши дальше». То есть даже никакой проверки не назначалось, просто приходила бумага назад тому же человеку, на которого я жаловался, с подписью: «Разобраться».
Адвокаты говорили, что дело плевое, решим за два заседания. Но проходит заседание, и все: «Мы ничего сделать не можем, это тебе придется судиться с регистрационной палатой, со всеми, это бесполезно, мы работать отказываемся». И московские, и местные. На это дело у меня практически год ушел, все не сдвигалось с мертвой точки. Куда я только не писал, был на всех судах, все безрезультатно.
У меня случился нервный срыв. Я попал в больницу и когда вышел из нее, пошел в съемную квартиру. Чувствовал я себя очень плохо — в больнице мне почему-то вкололи трамал. По пути меня схватили, посадили в какую-то машину, отвезли на какую-то квартиру. Там стало понятно, что это бандиты, местная осетинская группировка. Разговор был такой: «Либо ты подписываешь мировую в суде по-хорошему завтра, либо будем решать по-плохому». Что мне было делать? Я согласился. После одного звонка они сказали, что суд назначен на завтра. На ночь оставили в этой квартире, потом привезли в суд, где я подписывал эту мировую, что нет претензий по дому.
Потом меня везут назад и сообщают, что как бы меня нужно убить, что им так поручено — документы уже получены, решение суда, а я не нужен больше. Их было человек семь-восемь, и один спросил, чем я вообще по жизни занимаюсь, на чем зарабатываю. Я рассказал, что работаю через интернет, и это единственное, что меня спасло. Я делал контент всяческий на сайте cdvpodarok.ru, заполнял информацию про классическую музыку в основном, проставлял рейтинги, делал мини-рецензии. Зарабатывал тогда, ну, порядка 30 тысяч. Они решили держать меня в плену и забирать деньги — отобрали банковскую карточку и документы, привезли мне мой компьютер. Деньги за работу мне приходили еженедельно. Их это устроило.
Потом меня перевезли в трехкомнатную квартиру рядом с вокзалом, я так понял, это такая общая квартира для местного криминала. Я стал жить в комнате, причем меня ни на шаг не выпускали, то есть даже в туалет я ходил в сопровождении. В квартире всегда кроме меня кто-то находился. Несколько раз меня поймали за тем, что я кому-то что-то писал, и очень жестко били. Питался я там только хлебом практически — ну, тем что от их еды остается.
У меня был интернет, и, конечно, я писал своим знакомым, коллегам по театру, но реакция была не такая, на которую я рассчитывал: начиная от того, что я все выдумываю и такого не может быть — мол, какой плен, какие риелторы, — заканчивая тем, что я спился и несу чушь. Ну или просто: «Держись, прорвешься». Близких друзей у меня не было, а остальные, наверное, думали — ну, странный человек, уехал из Москвы, а теперь какую-то чушь несет.
Я знал адрес дома, но что он мне мог дать? В полицию я не мог обратиться, потому что по факту я в заложниках у полицейских и был. Да и пройдя эти суды, я понял, что искать правду там не нужно. Я был в очень подавленном состоянии. В этой квартире от этих бандитов я узнал жуткие вещи — они ведь разговаривали, не обращая на меня внимания, как на мебель. То, что я услышал — это какой-то ад. Про людей, которые отвозят детей из детских домов к педофилам, либо снимают видео с ними на специальных квартирах. Про стариков одиноких с квартирами, которые исчезают, а у них отнимают квартиры. Про специальные квартиры — общежитие бывшее шелкового комбината, где молодые пацаны собираются покурить, уколоться, их потом накрывают полицейские и шантажируют, заставляют распространять наркотики, а деньги с проданного забирают. Это все делает полиция, это все они.
Я прожил там чуть больше года, то есть почти весь 2011-й. Оперативник Сухоруков стал часто приезжать в квартиру и спрашивать, почему я до сих пор живой. Тогда мне сказали, что скоро все закончится. На тот момент я написал уже, наверное, всем, кому можно было, но вспомнил про одно странное знакомство — еще в «Геликон-опере» на премьеру спектакля приходил парень-чеченец, с которым мы познакомились и разговорились. Я его о Чечне расспрашивал очень много, об исламе, который меня сильно интересовал, и мы обменялись номерами телефона и адресами электронной почты. Я без особой надежды решил написать ему. И вдруг тот ответил: «Я понимаю, что с тобой случилось, пиши адрес».
На следующий день в квартиру эту ворвались семь-восемь крепких парней. Охранявших меня было меньше, их избили, меня вытащили оттуда и повезли в Москву. Ехали на трех машинах без номеров. Наверное, сейчас этот детектив смешно звучит, но тогда было не до смеха. В Москве я помнил адрес Яна Григорьевича Коваленского — это старый такой, ныне погибший уже театральный журналист. Я остановился у него. Прожил там месяц, дальше работая, ничем другим не занимаясь — просто приходил в себя после года плена, унижений. В принципе никто на просьбы о помощи не откликнулся, поэтому я, как бы разочаровавшись в людях, ни с кем и не встречался, и встречи не искал. Сходил в мечеть, принял ислам. Думал я об этом очень давно, но окончательно принял решение после освобождения.
Периодически заходил Ибрагим — один из тех людей, которые меня вызволяли. Справлялся о моем состоянии. И как-то завел разговор: «Юридически ты прав никаких не добьешься. А если тебя найдут, то убьют. Что ты будешь все время скрываться? Давай, переезжай в Грозный. Я возьмусь решить вопрос с домом твоим. Заработок у тебя есть, квартиру будешь снимать. Решим вопрос с домом — продадим его, 50% я заберу себе, а на остальные купишь квартиру и будешь жить в Чечне. Ты мусульманин, мусульманам там хорошо». Я решил, что в принципе с Москвой меня вообще ничего не связывает. И согласился. В Грозный поехали через Питер, потому что там у Ибрагима были свои дела, незаконные, и он там пообещал мне восстановить паспорт через свои связи, неофициально, с пропиской в области. Я очень неудачно сошел с поезда и получил сильный перелом ноги. В больнице мне вставили штифт, теперь хожу с палочкой.
Потом он меня привез в Шали. Там Ибрагим стал вести себя по-другому. Отобрал у меня паспорт и банковскую карточку, на которую должна была приходить пенсия — в Петербурге мне сделали инвалидность, поскольку я инсультник, вторая группа, пенсия у меня была. Поселил на автомойке неработающей, там не было даже воды, только газовая печка-буржуйка. Так я там и остался — деньги за работу и пенсия приходили на карточку, которая осталась у Ибрагима, а он только приносил еду. В течение года, наверное, я там прожил. Но там был не очень хороший интернет, у меня получалось зарабатывать там тысяч 16. Причем он при этом меня каждый раз укорял, еду мог принести раз в три дня. О каких-то других вещах, кроме еды, вообще не было речи.
Потом я его уговорил, что могу зарабатывать больше, если интернет будет лучше — не с модема с сим-картой, а по выделенной линии, например, если переселиться в Грозный. Я в принципе пытался с ним все время говорить по-хорошему. Раз у меня такая ситуация, из которой я не вырвусь никак и никогда, пытался в этой ситуации хоть как-то вести нормальную человеческую жизнь. У его отца квартира была пустая в Грозном, он меня привез туда. Там я очень хорошо зарабатывал. Там у меня получалось 50-60 тысяч рублей в месяц, что для Чечни очень большие деньги.
Когда в Грозный переехал, там у меня была свобода ходить по городу, общаться с людьми. У меня хорошие отношения с соседями были, меня соседи постоянно подкармливали, какие-то вещи давали, еще что-то. Это квартира была в многоквартирном доме на Мохаммеда Али проспекте, бывший Кирова. Соседи знали мою историю, но никто ничего сделать не мог. Они мне только сочувствие выражали, где-то как-то помогали. В магазине что-то давали бесплатно. Ибрагим все говорил: «Видишь, как тебя держали в Наро-Фоминске, и как здесь, теперь мне по гроб жизни будешь благодарен. У тебя полный холодильник, ты тут жируешь, тебя тут кормят, они тебя содержат и кормят». Потом он заставил сделать на себя завещание от меня, потому что с тем домом он так ничего сделать и не мог: полное завещание на все движимое и недвижимое.
Я никому ничего не рассказывал уже, вспоминая, как никто не откликался, когда я был в Наро-Фоминске. Завел фейсбук, но если спрашивали, как дела, отвечал: «Отлично, все хорошо». Единственная, кому я рассказал, это была [худрук «Театра.Doc»] Елена Гремина. Я ей написал, не рассчитывая на помощь, но поскольку она немножко больше разбирается в том, что происходит вокруг, она приняла самое [активное] участие в этом. Так совпало, что примерно тогда же в один из конфликтов с Ибрагимом он меня избил очень сильно, бил в голову, зная, что я инсультник. Я ему тогда сказал, что мне нужны хоть какие-то деньги.
Я написал об этом Лене, а она свела меня с «Мемориалом». Они сказали, что нужно срочно оттуда убегать. В Грозном у меня был один знакомый, который был в курсе ситуации и очень мне сочувствовал. После избиения и разговора с Леной он посадил меня в машину и перевез в Ингушетию. Там меня положили в больницу, где неделю пролежал с сотрясением, в которую меня посетил сотрудник ингушского «Мемориала». Благодаря ему меня отправили в Москву.
Мой чеченский друг рассказал, что Ибрагим там рвал и метал, что я уехал. Во-первых, он лишился денег, плюс еще угроза его репутации — он работал в казначействе Чечни. Дядя Ибрагима собрал совет старейшин, рассказал всю историю. Они осудили Ибрагима, но приняли решение, что нужно, чтобы я молчал. Сейчас мой друг из Грозного передал мне, что там идет страшный кипиш, и, возможно, единственный способ заставить меня замолчать — это убить. Но поскольку у меня нет документов, я даже не могу никуда уехать.