Азбука Цыркуна. Маньяк-милиционер и две банки кофе, мой друг Станислав Маркелов, опер не должен быть терпилой, кто прослушивает судей и прокуроров

Бывший заместитель прокурора Тверского района Москвы Сергей Цыркун был уволен из органов прокуратуры в декабре 2004 года: он выступал гособвинителем по делу о захвате здания Минздрава активистами НБП (спустя три года партия была признана экстремистской и запрещена), у входа в суд столкнулся с родителями обвиняемых и в завязавшейся перепалке выкрикнул: «Ненавижу вас, большевики проклятые!». Руководство сочло поступок Цыркуна порочащим звание прокурорского работника; он в ответ говорил, что и сам не остался бы на службе, потому что правосудие в современной России превратилось в «конвейер», а «в московских судах практически не выносится оправдательных приговоров». После увольнения экс-прокурор начал писать и выпустил уже три книги: «Кровавые ночи 1937 года», «Сталин против Лубянки» и «Сверхсекретная история Большого террора».

М

Маньяк. У нас был маньяк, который душил женщин. Тогда стояли пивные ларьки, возле которых люди пили пиво. Он там и знакомился, очень удобно. Он с ними куда-то шел, заводил в удобное ему место, набрасывался, душил, насиловал — но как-то извращенно, не оставляя своих биологических следов. Поэтому и вывернулся. Очень интересное было дело. Он хитрый был, совершал преступления поочередно по обе стороны Шелепихинского моста. Как бы действовали два маньяка: по одному дело завели в Центральном округе, а по другому — в Западном.

Мы понимали, что, скорее всего, это один и тот же. А какие основания для соединения дел? Никаких. Два штаба работают, две группы. У тех свои потерпевшие и свидетели, у нас свои. В конце концов, как-то договорились, нам дело передали от них. Было много свидетелей, кто его видел из публики, что пиво пила. И он приметен был: толстые губы, как у негра, и все время в кепке. Поэтому по всей Москве была дана ориентировка, и задерживали огромное количество людей с губами и в кепках. Среди задержанных нашелся настоящий негр, он тоже был с губами и в кепке. К тому же, шел с девушкой. Все совпадает!

Я помню, приезжаю в отдел милиции, а их, сердешных, свозили со всей Москвы: кого-то из Люблино, из Выхино. Они недовольны были, что заграбастали и в отдел везут. Набивали их плотно, сажали подозреваемых в актовый зал. В зале говорят: граждане маньяки, идите на второй этаж.

Просеяли ситом, нашли его. По каждому эпизоду на него что-то было, но везде недостаточно. Одна женщина говорит: я на 98% уверена, что это он. Другая говорит — я не могу сказать, он или не он. Вроде, такой же, но у того были ботинки на толстой подошве, а у этого на тонкой. Не возьму греха на душу! И все так. Обнаружили его волос на трупе одной из женщин, задушенной в подъезде, экспертиза показала. Но как туда попал этот волос? А кроме волоса больше ничего. У него шарф нашли, которым предположительно он душил, но ни один эпизод ему невозможно вменить, только «предположительно». А он в СИЗО сидит, ни в чем не признается. И на улицу его не выпустишь — это значит убить кого-то своими руками.

Все продлевали и продлевали срок следствия. Потрошили свидетелей и потерпевших, хватались за все. Повторный обыск даже у него провели — редчайший случай. Ничего! В итоге это единственный мне известный случай в мировой криминалистике, когда маньяк-серийник сел за получение взятки. Он раньше служил в милиции метрополитена и уволен был. Тогда бабушки стояли, торговали чаем каким-то, кофе. Он с них получил взятку в виде двух банок кофе, за что был уволен. Он этот факт признал, был рапорт в деле. Разыскали тех бабушек, адреса остались, их опросили. И это квалифицировали как получение взятки, причем неоднократное. Он не с одной бабушки взял, а с двух. И отправили это в районный суд. А судья, прочитав дело, понял, кто перед ним находится. И за две банки кофе выписал девять лет лишения свободы. Я дальнейшую судьбу его не знаю, но преступления такие прекратились.

Маркелов. У меня был друг — Станислав Маркелов, мой сокурсник, известный адвокат. Он у меня на свадьбе был, я у него. Он ночевал у меня дома неоднократно, я у него. Мы дружили семьями.

Надо сказать, я долгое время сомневался, что посадили [его] настоящих убийц. Я довольно близко знал Станислава и его адвокатскую практику. Были дела, которые я расследовал как следователь, а он в них участвовал как адвокат — когда он делал первые шаги в адвокатуре, ему нужно было набрать опыта. Его знали как активиста, но не как адвоката. Ему надо было наработать практику, я ему это обеспечил: у меня было много дел, я его приглашал.

Известный своими антифашистскими взглядами адвокат Станислав Маркелов был убит выстрелом в голову 19 января 2009 года. Чуть позже умерла от полученного ранения и сопровождавшая его в тот день журналистка Анастасия Бабурова. В ноябре того же года по подозрению в этом убийстве были арестованы члены ультраправой группировки БОРН Никита Тихонов и Евгения Хасис. Последняя говорила в суде, что распоряжение убить Маркелова отдал Илья Горячев — политический авантюрист и создатель движения «Русский образ», которое виделось ему легальным крылом террористической БОРН.

«Медиазона» подробно писала о контактах Горячева с сотрудниками администрации президента и околокремлевскими функционерами. Тихонов и Горячев осуждены к пожизненному лишению свободы, Хасис получила 18 лет заключения.

Это недолго продолжалось, Станислав перешел на политические дела. Каждый адвокат по уголовным делам — немножко в группе риска, если он защищает не тунеядцев, хулиганов и алкоголиков. Маркелов работал с кавказцами, часто бывал в Чечне, он защищал антикадыровцев. И я допускал, да... Версий было несколько, и чеченский след там тоже обсуждался.

Сейчас я не сомневаюсь, что Тихонов и Хасис — настоящие убийцы. Сейчас все знают [историю БОРН] после процесса Ильи Горячева — это провокатор, создавший эту террористическую группу. И там упоминались фамилии людей, связанных с АП. Я не исключаю, что заказ шел из АП. Может, они и сами учудили, ребята отмороженные.

Последние месяцы мы со Станиславом не общались, он ушел в политику, в активизм. Он с лимоновцами контактировал. Станислав был очень мудрый человек, в дружеских разговорах наедине он не совсем так высказывался, как для прессы. Он очень иронически ко всему относился, критически. Отзывался по-доброму, конечно, при этом. Так же он относился к лимоновцам: «Ну ты их взбаламутил, этих чертей!». Он тоже считал, что все это управляется откуда-то сверху.

Н

Наркотики. Дела о наркотиках мы вели, если они были сопряжены с иными преступлениями, нам подведомственными. Тогда наркоман на наркомане был. И наркотики были дешевые. Если нарик еще что-то совершил, достойное внимания, то мы занимались. А вообще, полицейские всех направлений и подразделений кормились с этих наркобарыг. Им даже не надо было ловить барыг — они товар изымали. Изъяли они метадон — а он дороже героина, на вес золота — и выкупай, вот тебе 24 часа. «Привезешь чемодан», — сумму ему называют. Он приезжает и выкупает всю эту дурь.

А откуда знаю про эти вещи — мы проводили оперкомбинации. Надо нам барыгу прищучить. А как? Он при себе наркотики не носит. Мы ему сообщали: ты можешь приехать и выкупить своего верблюда, который все возил. Ну, приезжает какой-то бригадир с деньгами, мы его и принимаем — во-первых, попытка дачи взятки должностному лицу, а во-вторых, он сам себя подвязал к этому товару. И под белые руки его, красавца. Мы их допрашивали, я от них и знал, что это обычная практика. И верблюда этого он не в первый раз приехал выкупать, и товар тоже. Раньше просто у него удачно выходило.

Нацболы. Я участвовал в нескольких процессах национал-большевиков.

«В ночь на третье августа на входе в ОВД "Тверское", где продолжались пытки и избиения, появились темно-красные разводы. Нацбол Кирилл Ананьев в одиночку провел акцию прямого действия. Никакой краски среди ночи взять ему было негде. Кирилл проткнул гвоздем вену на правой руке, собрал свою кровь в два пластиковых стакана и выплеснул на стены у входа в ментовку… Скрываться он не собирался. В результате в отношении него возбуждено уголовное дело по статье 214 УК РФ ("Вандализм"). При дневном свете было отчетливо видно, что стены здания залиты отнюдь не краской. Крыльцо ОВД "Тверское" выходит непосредственно на оживленную столичную улицу. Прохожие останавливались и подолгу с недоумением осматривали вход в современную камеру пыток».

«Лимонка», №254, август 2006 года.

Я обвинял нацбола, — это дело, которое не попало в газеты и которое совершенно не упоминалось нигде — который сделал что-то сам, а не от лица организации: совершил мелкое преступление, а именно — вандализм, по собственной инициативе. В знак протеста он порезал вены и облил отделение полиции. Он не получил ни помощи, ни медийной раскрутки. Его судил мировой судья, и никто не пришел его поддержать. Ни один человек. Я был очень этому удивлен поначалу.

Другое шумное дело — Голубович и Николаев. Они обвинялись в том, что на марше «Антикапитализм» ударили милиционера. На меня еще тогда сильное впечатление произвела их позиция: это не мы. С моей точки зрения — абсурдная. Когда хулиган что-то натворит и скажет: это не я, то для хулигана это позиция логичная и даже уважительная. Уголовник должен вообще все отрицать с точки зрения авторитета. Когда совершается политическая акция, то политик должен использовать скамью подсудимых как трибуну. Пресса — пожалуйста, говори, что хочешь. Когда судили террориста Ивана Каляева, он на суде так и сказал: когда вы будете выносить мне смертный приговор, желаю вам его так же твердо произнести, как я привел в исполнение свой. Поэтому его хулиганом и шпаной никто не называл. Убийца, террорист — да. Но политический.

Когда судили Николаева и Голубовича — они говорили: «Это не мы». Мне пришлось в суд принести газету, купленную в переходе, где [на фото] он, задрав ногу, наносит удар.

В 2003 году Тверской райсуд Москвы приговорил активистов НБП (которая через четыре года была признана экстремистской и запрещена) Алексея Голубовича и Евгения Николаева к трем годам лишения свободы по статье 318 УК (применение насилия к представителю власти). Они обвинялись в том, что 15 сентября 2002 года во время несанкционированного митинга левых сил на Триумфальной площади нанесли несколько ударов сотруднику МВД. Позже Мосгорсуд сократил срок заключения Голубовичу и Николаеву до двух лет.

Милиционера он бил на площади, да красуясь перед камерами. Я только удивился, куда все это делось в суде. Ничто не мешало ему сказать: бил, буду бить, нас миллионы, всех не перевешаете. На его срок это бы никак не повлияло и не ухудшило бы его положение.

У них был шанс — они могли стать политзаключенными при желании. Если бы они не занимали эту позицию пойманного за руку хулигана.

О

ОБЭП. Мне говорили знакомые из ОБЭПа еще в 1990-е годы, что там надо было платить деньги за очередное звание. В других подразделениях милиционер мог купить внеочередное звание. Можно было и бесплатно его получить, совершив подвиг. Но в принципе, если милиционер из капитана хотел стать майором, он заносил деньги через отдел кадров. А если не заносил, то должен был ждать по выслуге. В ОБЭПе он навсегда оставался капитаном, пока не занесет. Все сотрудники милиции считали, что ОБЭП идет впереди всех по коррупции. То, что происходит в ОБЭПе сейчас, через два года будет во всей милиции, а еще через два года — в прокуратуре. Такая примета существовала, и она не знала сбоев и исключений. Но все меняется. На моих глазах ОБЭП перестал играть такую роль, и его место заняла служба собственной безопасности. Там вообще без денег никакой вопрос не решался. Туда, чтобы устроиться, нужно было чемодан занести.

Оружие. Мы говорили, наше оружие — слово Божье. Но у меня коллеги были, которые не ездили на место происшествия без автомата Калашникова. Но это в соответствующих местах, где сильно стреляют. При этом было много неучтенного оружия, потому что его сложно было в то время сдать — это надо было его возить на отстрел, куда-то еще на регистрацию... Куча бумаг. А в чем его повезешь? В метро с ним не поедешь. Все об этом знали, наверное: часть изъятого у преступников оружия — оно повторно поступало в оборот. Его изымали у других преступников потом.

Вот есть какой-то рэкетир, он терроризирует всех, данью обложил. Люди боятся на него писать заявления. На него заявления напишем, его выкупят, и он нас всех закатает. Как поступают с рэкетиром? Принимают его. А что у тебя в заднем кармане штанов? Ствол. Он, конечно, подложный. У него есть и настоящий, но с ним его ловить надо и доказывать. А подложить проще. Вообще, сфабриковать преступление проще, чем его раскрыть. Когда раскрываешь преступление, всегда свидетели путаются, потерпевшие что-то забывают, боятся, преступники путают следы, у них тоже есть всякие ложные алиби, пути отхода и прочее. А когда дело фабрикуется, все совпадает идеально — не придерешься.

Очень приятное чувство. Грань начинается там, где человека начинают склонять [к совершению преступления]. О чем и сказано в законе об ОРД.

Согласно статье 5 федерального закона №144-ФЗ «Об оперативно-розыскной деятельности»,
«органам (должностным лицам), осуществляющим оперативно-розыскную деятельность, запрещается <...> подстрекать, склонять, побуждать в прямой или косвенной форме к совершению противоправных действий (провокация)».

Были кошельки-ловушки, даже квартиры-ловушки. И если кто такой кошелек забирал — то шел под суд. Некоторым сотрудникам это так понравилось, что они невиновных людей оформляли. Статистика, раскрываемость. Четверых или пятерых сотрудников оперчасти в центре Москвы я отдал за это под суд. А дело вскрылось благодаря одному судье: ему поступило дело о грабеже, и он обратил внимание, что похищены две стодолларовые купюры. А так получилось, что он за пару месяцев [до этого] рассматривал такое же дело о двух похищенных стодолларовых купюрах. Это же купюры с одним и тем же номером похищают в том же самом районе! Судья направил дело на допрасследование, к чему-то придравшись, но нам сообщили. Мы это дело раскрутили.

Я лично ездил к этому [обвиняемому в грабеже] человеку в Бутырку, допрашивал его уже в качестве потерпевшего и вручил ему постановление об освобождении из-под стражи. Это очень приятное чувство. Когда я в тюрьме отдал ему постановление, он не верил, считал, что это какая-то уловка, и ему сидеть. В камере ему сказали: на тебя хотят навесить что-то еще, какой-то тяжеляк. Но он освободился и уехал домой.

П

Парашют. Есть такой термин. Это такой состав преступлений, который в суде устоит. Когда что-то шаткое — то ли осудят, то ли нет, что-то смутное. Если вломятся 20 собровцев к какой-то девушке, то это 318 УК (применение насилия к представителю власти — МЗ) — хотя как она побьет собровцев? Смеяться будут. Если только поцарапает… Лучше вот тогда 319 УК (оскорбление представителя власти). По этой статье девушку осудят, а содержание притона — на усмотрение судьи. Так что и 318-я, и 319-я — вполне ходовые статьи. Ну, например, взяли квартирного вора, но не с поличным. Да, он профессиональный вор, грузинская или абхазская группировка, связка ключей. А вещи успел сбросить. Но дайте ему 319-ю статью — и он идет под суд.

Потерпевшие. Среди сотрудников правоохранительных органов очень непочетно быть потерпевшим. Один хороший знакомый, отличный опер, очень не хотел давать показаний и быть потерпевшим — на личных отношениях пришлось [уговаривать], иначе мы теряли этот эпизод. Еле-еле уговорил. Опер не должен быть терпилой, серьезно. Нет, ну когда стреляли, и он весь в дырках — это не обсуждается. А когда дали по физиономии, то рассказывать об этом в суде является унизительным.

Прослушка. Я так скажу. ФСБ в 1990-е годы сидели тише воды, ниже травы. Вплоть до того, что мы их приглашали на заседания координационные, а они говорили: «А зачем, ну чего мы там будем делать?». Они занимались терроризмом тогда, за пределы не выходили. Мы сталкивались с ФАПСИ, которых называли слухачами.

Ну естественно, нас прослушивали. Нас и судей. Мы смеялись. Я приходил на работу и говорил: «Товарищ полковник, прокурор-криминалист Цыркун на работу прибыл». И по телефону то же самое. Когда я был назначен на должность, собрали нас в одной из вышестоящих прокуратур и сказали: мы вам сообщаем, нам регулярно передают телефонные разговоры. Так вы имейте в виду, поменьше болтайте. А то, как назначишь кого на руководящую должность, человек считает, что поместье, кормление получил. И начинает обо всем трепаться.

В четвертом томе Азбуки Сергей Цыркун расскажет о террористке с двумя головами и маньяке, который любил женские сапоги.