«Норильск, край обетованный». Этап как чудо
Рисунок заключенного, пожелавшего остаться неизвестным, передан на волю Иваном Асташиным.
Фигурант дела «Автономной боевой террористической организации» (АБТО) Иван Асташин, отбывающий девятилетний срок в колонии строгого режима, передал в редакцию короткий документальный рассказ. «Медиазона» публикует его с примечаниями автора и иллюстрацией, нарисованной одним из его товарищей по заключению.
«На ковре-вертолете
Мимо радуги
Мы летим, а вы ползете —
Чудаки вы, чудаки!»
«Агата Кристи», «Ковер-вертолет».
В феврале 2014 года я снова оказался в Красноярской ИК-17 — лагере строгого режима, известном и за пределами края. Известном, конечно, не с лучшей стороны — любой поисковик предоставит вам соответствующую информацию.
Большая часть заключенных, содержащихся в этом концлагере, мечтают попасть в любую другую зону, только бы покинуть сие чудесное заведение, но массовые этапы отсюда бывают лишь в одно место — в Норильскую ИК-15. Бытует мнение, что туда увозят тех, у кого большой срок и есть иск (прокуратуры о взыскании с осужденного денежных средств в счет возмещения ущерба, причиненного его преступлением — МЗ), и что при наличии данных обстоятельств можно даже написать в управу прошение об этапировании и трудоустройстве в ИК-15. В целом, улететь из ИК-17 в Норильск среди зеков считается равносильным тому, что вытянуть счастливый билет.
Я, естественно, тоже был не прочь уехать куда-нибудь из ИК-17, но об этапе в Норильск почти не думал: во-первых, еще когда я был в Москве, ФСИН официально уведомила мою жену о том, что я весь срок буду отбывать в красноярской ИК-17; во-вторых, иска у меня нет; а, в-третьих, я состою на профилактическом учете как «склонный к побегу», из-за чего меня на промку (промышленную зону — МЗ) не выводят, то есть в Норильлаге я не смогу пахать на родное государство, а везут-то туда как раз для этого.
08 апреля 2014 года, зайдя в барак после вечерней проверки, я, как всегда, отправился мыться-умываться перед сном грядущим и спустя минут десять неспешно чистил зубы, когда в туалет влетел синеполосник Рома Жаров по прозвищу Цыган и с улыбкой сообщил мне: «Ванька, собирайся на этап! В Норильск полетишь!».
Я, конечно, не поверил и ответил: «Ром, бросай шутки — первое апреля уже прошло», — но Цыган сказал, что не шутит, и ушел. Однако не успел я дочистить зубы, как дверь в туалет снова открылась, и в проем заглянул мой семейник (член той же «семьи», небольшой группы осужденных, ведущих совместное хозяйство — МЗ) Дима Рыжий. Тут стоит отметить, что Дима — инвалид и передвигается только с костылем, поэтому ходит обычно в другой туалет, расположенный ближе к его секции, то есть сюда его могла привести только какая-то серьезная причина. И вот Рыжий мне говорит: «Ваня, тебя на этап зарядили, в Норильск». Тогда я понял, что это правда, и прежде всего дико удивился; кроме того, ощущение предстоящего этапа на Крайний Север мгновенно опьянило. Пока я в спешке заканчивал чистить зубы, мысли в моей голове носились с бешеной скоростью, а Батон, умывавшийся за соседней раковиной и уже бывавший в ИК-15, в шутку сказал: «Тебе же все равно — здесь оставаться или в Норильск лететь? Давай поменяемся?!..». На что я ответил: «Я-то, конечно, не против, но, боюсь, милиция нам этого не разрешит». Выходя из туалета, я столкнулся с дневальным, который, можно сказать, официально сообщил мне: «Тебя на этап заказали, в Норильск», — чем меня теперь уже не удивил, но окончательно развеял все сомнения.
На этап должны были забирать рано утром, поэтому я побежал со всеми прощаться, пока еще было время — ведь в 21:30 объявят отбой, и все осужденные обязаны будут занять свои спальные места. Но, как это обычно бывает перед этапом, времени катастрофически не хватало: столько всего надо было сказать, передать; записать чьи-то адреса, номера телефонов; запомнить, кому передать приветы в Норильлаге; забрать какие-то свои книжки, которые давал почитать; отдать чужие... В основном приходилось прощаться со всеми накоротке, но кое с кем надо было и нормально пообщаться: как сейчас помню, я надел ботинки на босу ногу, так как носки уже постирал, натянул феску, накинул фуфайку и выскочил в локалку (обнесенный забором участок вокруг барака — МЗ) — там можно, прогуливаясь, поговорить так, чтобы тебя никто не услышал — в бараке-то повсюду уши.
Многие зеки поздравляли меня с отбытием в Норильск почти как с освобождением, и было видно, что они сами с удовольствием бы отправились в ИК-15. Причиной тому было множество легенд, ходивших по всему Красноярскому управлению про Норильлаг: что там зарплата на промке по пять тысяч рублей (по лагерным меркам это очень много: в ИК-17, например, на большинстве производств вообще практически ничего не платят); что там нет зарядки и не надо во время проверки стоять по полчаса на улице; что с таксофонов там можно звонить, сколько хочешь; что легавые там не занимаются рукоприкладством (и, тем более, ногоприкладством и дубинкоприкладством); и что, вообще, жить там намного легче, чем на 17-й. Часть этих легенд оказалась правдой, но лишь часть…
В 21:30, как и другие осужденные, я лег на свою шконку: этап этапом, а режим режимом — это все-таки знаменитая ИК-17, а не пионерлагерь; последствия нарушения режима могут быть весьма печальными. Какое-то время после отбоя еще продолжались разговоры, связанные с этапом в Норильск; потом все затихли, но я думал, что долго не смогу заснуть; однако, вопреки моим опасениям, выключился я довольно быстро.
9 апреля в 05:30, как обычно, над лагерем завыла сирена, возвещавшая о подъеме. Через некоторое время после этого по распорядку следовала зарядка на улице, а затем поход на завтрак. По возвращении со столовой мне сказали собрать сумки и выйти в локалку, что я и сделал. В локалке были и другие этапники — с нашего пятого отряда, а также с шестого и седьмого отрядов. Кто-то вышел из барака, чтобы нас проводить. У меня было странное чувство — я покидал что-то родное и одновременно ненавидимое мной. И хотя я уже дважды выезжал из ИК-17 — в 2012 и 2013 годах — в этот раз все было по-иному. Тогда-то я покидал этот лагерь с надеждой, а сейчас меня просто этапировали в другую зону, которая, не смотря ни на что, все равно является режимной, то есть по сути мало чем отличается от 17-й.
Всего с лагеря нас было человек 15 — счастливчики, как думали многие. Всех этапников закрыли в специальное помещение, где мы должны были провести несколько часов в ожидании автозака. В это же время нас по очереди выводили на шмон — я этого никогда не понимал: зачем шмонать перед отправкой в другое учреждение? — ведь там нас снова прошмонают.
Приехал автозак, и нас повели к шлюзу. Внутренние ворота с грохотом поехали вверх, открывшись ровно настолько, чтобы мы могли войти. Зеков по одному сверяли с личными делами и запускали в автозак, куда, как водится, приходилось вскарабкиваться, помогая друг другу закидывать сумки.
Автозак выкатился из внешних ворот шлюза и поехал в сторону города (ИК-17 расположена в поселке Индустриальный под Красноярском), подпрыгивая на неровностях дороги... Заключенные обсуждали, куда нас сейчас повезут: в СИЗО-1, в ТПП (транзитно-пересыльный пункт) ИК-6 или, может быть, сразу в аэропорт. Обычно норильские этапы всегда везли через СИЗО-1, но в последнее время вообще все этапы шли исключительно через ТПП.
Сколько мы ехали, я не знаю — мне всегда сложно определить время, проведенное в автозаке — но путь наш в этот день был завершен: мы прибыли в ТПП ИК-6.
Всех снова сверили с делами и завели в большой накопитель, квадратов, наверное, пятьдесят, если не больше, с лавочками по периметру, дальняком (унитазом — МЗ) в углу и двумя дверями с торцов. В этом боксе я уже бывал: в марте 2013 года, когда уезжал из Красноярского края, и в феврале 2014 года, когда прибыл обратно из Москвы. В накопителе еще имеется телевизор, который либо выключен, что предпочтительнее, либо показывает сюжеты красноярского ГУФСИН: про разные учреждения, про систему «социальных лифтов», про неудавшиеся побеги и так далее — чем создает гнетущую атмосферу.
Когда все зеки зашли в бокс и более-менее расположились по лавочкам, встал вопрос: будут ли нас поднимать в хаты или мы так и будем сидеть в накопителе — самолет в Норильск вроде как должен был вылететь на следующий день. Естественно, ни у кого из этапников не было ответа на этот вопрос, а были лишь предположения. Какой смысл поднимать нас в хаты на сутки? С другой стороны, держать заключенных сутки в боксе незаконно. Но где вы видели закон в этом крае? И так далее.
Через какое-то время накопитель ожил: на лавочки постелили одеяла, куртки; из баулов достали кипятильники, кружки, литряки, чай, кофе, а зеки разбились на кучки и начали оживленно общаться. Я пил чай в компании с Вовой Ефремом, осужденным по статье 228 УК (приобретение, хранение, перевозка, изготовление наркотиков — МЗ). Ранее (то есть в ИК-17) я с ним не был знаком, но зеки, которых я знал, хорошо о нем отзывались, к тому же, Вова был «жалобщиком» — человеком, который пишет жалобы в различные инстанции на действия репрессивных органов, отстаивая свои права. Через какое-то время Ефрем признался, что еще «кумарит по политике», как он сам выразился, и я отдал ему книжку «Упадок капитализма», которую мне в свое время подарил (осужденный по «болотному делу» — МЗ) Степа Зимин — я ее прочитал, когда в прошлый раз был в ТПП.
До ночи время пролетело незаметно, нас никто не беспокоил. Наверное, все заключенные уже не только попили чай или кофе, но и поели: кто заваривал каши и супы из сухих пайков, выдаваемых осужденным на этап, кто — лапшу быстрого приготовления или картофельное пюре, взятые с собой. Захотелось спать, и зеки начали ложиться на лавочки или прямо на сумки — благо, было нас немного, и мы все сумели кое-как занять горизонтальное положение.
На следующий день все встали довольно рано — сказывался режим ИК-17. Снова началась суета с кипятильниками, литряками и кружками — заваривали чай, кофе. Беседовали мало — утро же, многие встали, но еще не проснулись; да и спали ведь кое-как, что тут говорить.
Через несколько часов нам сообщили, что скоро прибудет автозак, и мы стали собираться в путь.
Вышли из накопителя через ту же дверь, что и вошли — автозак уже стоял. Вертухаи сказали нам оставить свои сумки и по одному, через сверку с личным делом, пройти в машину. В автозак помимо нас загрузили еще примерно столько же человек, прибывших из ИК-17 неделей ранее — получилось 33 зека, которым предстояло отправиться в Норильлаг.
В аэропорту нас ждали два Ан-24: в один поместили 28 заключенных плюс конвой, а в другом расположились оставшиеся зеки с конвоем и комиссия из управления, которая должна была проинспектировать норильские пенитенциарные учреждения.
Последний и единственный раз (туда и обратно, конечно) я летал на самолете еще в малолетнем возрасте — лет 15 назад, и естественно, мало чего помню. Теперь же для меня это было чем-то фантастическим. Я, зек, лечу на самолете, да еще и бесплатно! После суток в накопителе ТПП и часа в автозаке сиденье Ан-24 казалось мне самым удобным в мире креслом. В целом чувствовал я себя превосходно — не было ни усталости, ни тревоги, ни каких-либо других негативных ощущений; даже наручники не причиняли дискомфорт. Я, конечно, не был уверен, что в Норильске будет лучше, чем в ИК-17, но общее чувство того, что мы летим в край обетованный, незримо окружало нас.
Мне сразу вспомнилась песня «Пачка сигарет»: ведь обычному зеку главное что? — чтобы было курево, ну и чай; а уж если есть билет на самолет в Норильск, значит, жизнь вообще удалась.
В самолете я сидел у окна и через какое-то время увидел, как начали вращаться лопасти двигателя — вначале очень медленно, потом быстрее; со скоростью вращения нарастал и гул, к которому, впрочем, я довольно быстро привык. Затем самолет начал движение и незаметно оторвался от взлетной полосы — мы были в воздухе. Прощай, Красноярск! Это было нереально — мы летели в Норильск, край обетованный, а ИК-17 осталась позади; быть может, туда мы уже никогда не вернемся. Какое-то время я смотрел в иллюминатор, а потом поменялся со своим соседом и вскоре уснул.
Проснулся я, когда самолет подлетел к Норильску. Я снова пересел к иллюминатору, глянул в него, а внизу — все белое. В Красноярске-то в это время уже было тепло, а здесь — сплошной снег. Только ломаная черная линия трубопровода пересекала белое пространство. Позже стали появляться какие-то одинокие постройки, и самолет начал снижаться.
За бортом, по всей видимости, было действительно очень холодно — ветер гонял по взлетной полосе сухой снег, а техперсонал аэропорта ходил в толстых зимних комбинезонах. Конвой говорил, что на улице температура -15° или -20° С.
Через некоторое время я увидел автозаки: один — для нас, а другие с заключенными, которым предстоял этап в Красноярск. Еще подъехал грузовой КАМАЗ, в который начали грузить наши баулы. Грузить — конечно, громко сказано: их просто закидывали как попало через борта КАМАЗа.
Нас стали выводить из самолета в автозак. Выйдя на улицу, я почувствовал мороз — он приятно бодрил. После Красноярска в автозаке было непривычно прохладно, но не холодно. В общем, Крайний Север пока дарил только приятные ощущения.
В ИК-17 мне рассказывали, что в норильской колонии этапы из Красноярска встречают переодетые в форму спецназа отрядники и безопасники (начальники отрядов и сотрудники отдела безопасности — МЗ) — то есть не настоящий спецназ, а лишь его имитация. Так оно и было: спрыгнув с автозака, я увидел форму цвета хаки, черные бронежилеты, черные маски и черные же с прозрачными забралами шлемы. Возможно, они что-то кричали нам, но я не обращал на них внимания и спокойно шел дальше. Естественно, снова была сверка с делами, хотя я ее и не помню. А затем нас завели в дежурку, где начался шмон; там же и стригли под ноль, но этой процедуры я избежал — моя голова была выбрита гладко, что на этапе очень удобно.
Все. Мы прибыли в доблестную заполярную, чуть ли не Ордена Ленина, норильскую ИК-15.
Исправлено в 18:25 20 декабря 2016 года. Использованный в качестве иллюстрации рисунок заключенного был передан редакции вместе с текстом и поначалу ошибочно приписан самому Ивану Асташину.