Полицейский

После окончания школы я поступил в школу милиции в Санкт-Петербурге. Окончил ее и пошел в Тосненское ОВД уже лейтенантом — милиции тогда еще — на должность оперуполномоченного. Это было в 2008 году. Все десять лет я работал в уголовном розыске одного ОВД: от лейтенанта до майора, от оперуполномоченного до начальника отделения уголовного розыска. Семь лет я отработал в розыскном отделе, а в 2015 году меня поставили на должность уже начальника отделения борьбы с имущественными преступлениями.

За это время были задержания коллег, в том числе — сотрудниками ФСБ. По-моему, в 2011 году — непосредственно товарищ, так сказать, коллега, [который] со мной работал в одном отделе: я тогда старшим оперуполномоченным был, он — просто оперуполномоченным.

Я тогда как раз с начальником уехал в командировку в Москву, и буквально возвращаюсь с командировки, его руководитель с нами был, и нам сообщают, что задержали его подчиненного, моего коллегу, с которым я сидел в одном кабинете, рядом столы. Я понятия не имел, не знал и не думал, что он совершил какое-то преступление.

Потом также были задержания сотрудников ОБЭПа, тоже сотрудниками ФСБ — еще было два случая, по два человека задерживали. Как правило, об этом как раз-таки и не говорят: кажется, что такой ажиотаж, что все обсуждают, а на самом деле — как бы да, обсуждают, но в каких-то своих узких кругах, потому что все боятся на себя тень нагнать после очередных задержаний и лишний раз не хотят попадать в поле зрения. То есть на совещании руководство сообщает, что вот такая ситуация, остальное — это уже, наверное, в маленьком кругу. В принципе, то же самое я прочувствовал и на себе: только единицы из бывших коллег посещали судебные заседания, поддерживали и все остальное. Большинство, с кем я работал бок о бок десять лет, вообще как бы проигнорировали.

Если я ничего не знаю и не располагаю информацией, то как я могу такое обсуждать? Кто-то у нас любит поболтать, кто-то — нет. В моем случае — если я не присутствовал там, не видел, не располагаю информацией, то зачем я буду рассуждать? Все мои рассуждения это было—не было. Наверное, было. Я, наверное, соглашусь с таким понятием, что нет дыма без огня. В моем случае у меня были подчиненные, которые совершали преступления.

Краснов был в отделе человек абсолютно новый, пришел в 2016 году, не отработал даже и года в уголовном розыске [до задержания]. В принципе, за службу зарекомендовал себя как исполнительный, он проявлял инициативу. Теперь я понимаю, каким способом. Он, видимо, людей заставлял совершать преступления, продавать наркотики, а потом этих же людей задерживал, и нам преподносил это все как свою оперативную информацию. Это мы сейчас уже понимаем. А пришел он из ППСП, там долгое время отработал. Наверное, эти все службы, они портят человека, который ежедневно сталкивается с предложением коррупции, скажем так. Наверное, где-то Краснов ломанулся не в ту сторону. Соответственно, с этими же мыслями и пришел на службу в уголовный розыск, но не проявлял себя никак в этом плане. Как оказалось, получается, в 2016 году, будучи уже сотрудником уголовного розыска, он сговорился на совершение преступления со своим бывшим коллегой Сергеем Ельковым, с которым он раньше служил в ППСП.

Но исполнительность Краснова — это же не только задержания, там много бумажной работы, много документов. Человек готов сидеть вечерами не дома, а доделывать материалы, печатать, допрашивать людей. Если надо ехать в город в ночное время на мероприятия розыскные, то он едет. Некоторые сотрудники скажут: «Нет, я не поеду», и хоть ты что с ними делай, не поедут и все. Другой, например, побубнит-побубнит: «Почему я?» и вспомнит приказ, а другой не будет рассуждать: «Надо — значит надо». В принципе, он так себя и вел: надо — значит надо. Думаю, это все-таки была позиция, что нужно себя зарекомендовать; он только пришел и стал выполнять все поручения, всю работу дополнительную. Тем более, он не женат, детей у него нет, даже девушки на тот момент, по-моему, не было. То есть дома ему тоже делать нечего, в принципе он не скучал на работе. Ему это было не в тягость.

Подозреваемый

Там как получилось: в 2017 году в апреле месяце [мы] проводили мероприятие оперативное — была информация о некоем гражданине, который будет хранить наркотики. Соответственно, там были подготовлены документы, выехали два оперуполномоченных, [Дмитрий] Краснов и [Руслан] Риттер, и я поехал с ними. У нас был рейд очередной, и мы должны были проработать информацию по наркотикам. И информация эта поступила Краснову о том, что будет хранить [Алексей] Беспалов. Фамилия Беспалов мне вообще не была известна. Хотя ранее, в 2016 году, он задерживался этим же Красновым и другим сотрудником. В тот раз я был в отпуске, и поэтому не отслеживал, кого задерживали.

У сотрудников ФСБ были ПТП, они располагали информацией, что в августе 2016 года Краснов также задерживал Беспалова и совершил мошеннические действия в отношении него, пообещал ему подписку о невыезде, но не имел нужных полномочий.

Из материалов дела стало ясно, что подчиненные потом предлагали ему подписку о невыезде, этот разговор был 6 апреля 2017 года, они втроем общались, тогда Беспалов согласился на их условия. Понимаете, там ни разу не прозвучала ни фамилия Щукин, ни имя, ни в одной прослушке. Потом я заявлял следствию и суду, что я в это время находился вообще в другом регионе, покупал себе охотничье ружье в городе Великий Новгород. А в обвинении написано, что я все-таки находился в дневное время в городе Тосно — я там просто физически не мог находиться, но никто это в расчет не взял. Краснов говорит, что я был осведомлен [о планах взять деньги у Беспалова]. Мы спрашиваем — как? На предварительном следствии, на первом же допросе он поясняет, что в его телефоне имеется переписка между мной и ним о вымогательстве денег у Беспалова. Так вот, потом мы смотрим в этом телефоне, изъятом у Краснова — и переписки не обнаружено. Как это можно назвать?

Думаю, изначально он не собирался давать никаких ложных показаний. Я был с Красновым, когда его задерживали, по служебной необходимости, часто участвовал в задержаниях — у нас маленький отдел. Наверное, сотрудники ФСБ с ним общались точно таким же способом, как и со мной — применение физической силы, электрошокера. Либо поставили перед выбором. Так у нас в системе делается, что либо ты говоришь, либо ты сидишь. Как удобно следствию, так он и говорил. Сотрудники ФСБ увидели во время задержания его непосредственно начальника — конечно, это для них лакомый кусок. Почему бы этим не воспользоваться?

Не первый год идет вражда между МВД и ФСБ, они считают себя выше. На вопрос: «В каком звании?» я тогда ответил: «Майор». «Ты что его, купил?» — спрашивают. Слушайте, я его не купил, посмотрите на мой послужной список. Все звания соответствуют должностям. И, соответственно, звучит-то как: не просто рядовые сотрудники оперуполномоченные [задержаны], а под руководством целого их начальника, руководителя. Тем более, должность-то звучит вроде бы и неплохо — замначальника уголовного розыска Тосненского района. Это все их статистика, им надо показать свою работу, что они не просто там раскрыли, пэпээсников каких-то задержали, а целого начальника.

Сначала мне дали сразу два месяца ареста, я отсидел, потом приехал на первое продление, и суд мне избрал домашний арест. И через три с половиной месяца на домашнем аресте мне сфальсифицировали нарушение и изменили меру пресечения: пару раз заглушили сигнал, и все — произошло разъединение браслета электронного с сервером. И обратно попал уже в «Кресты», сначала старые, потом новые. Опять же, зачем это было сделано? Два месяца в СИЗО, три месяца дома, а потом опять в СИЗО. Год и шесть я пробыл. Наверное, другой спросил бы следователя, что нужно сделать или как надо дать показания, чтобы обратно вернуться под домашний арест. Я стоял на своем и на такие условия никогда не собирался соглашаться. За собой вины я не чувствовал и тянуть за другого лямку я не собираюсь. Я не оспариваю тот факт, что святых в погонах нет. Невозможно быть святым в погонах. Это я вам скажу как бывший сотрудник УВД и как майор полиции. Это не от того, что такие люди. Ведь, может, их в такие рамки ставит система. Это отдельная тема для разговора. Но я следователю сказал: «За другого я не собираюсь тянуть лямку, вешать на себя чужое преступление. Если у вас есть ко мне какие-то конкретные вопросы по моей службе — я готов с вами общаться. В данном случае я не собираюсь идти на компромисс, что-то брать на себя, признаваться».

А в деле Беспалов, который в обороте ФСБ находится — на нем висят сбыты, на нем висят хранения. И я думаю, сотрудники ФСБ ему просто пообещали: ты говори, как нужно, как нам удобно, у тебя будет условно и 40 [тысяч] штрафов. У него три судимости за хранение, и он реально ни за одно не сидел, ни за одно не получил реального срока.

Беспалов же продал гашиш гражданину Узбекистана Эргашеву. В суде я подавал ходатайство, чтобы суд запрашивал, есть ли дело — оказалось, что в нашем следственном отделе два года вообще не возбуждали дело по сбыту. Сейчас его возбудили, но там все лежит глухарем, хотя по сути есть протокол допроса Беспалова, где он говорит: «Я продал Эргашеву гашиш в таком-то размере на такую-то сумму». Это прямой сбыт, у нас сбытчик ходит по улице, а никто ничего не делает. Думаю, дело тогда не возбуждали с подачи ФСБ, потому что Беспалов дал показания, как им было удобно; это мое мнение. Вот и весь мотив и интерес Беспалова говорить вот так.

С Риттером вообще ситуации очень интересная, потому что на предварительном следствии он дал показания против меня, однако в суде буквально в мае этого года он дал совершенно другие показания — сказал, что я ему никакие деньги не передавал, что деньги передавал только Краснов, и что он понятия не имеет, знал ли я о совершаемых преступных действиях. Так вот, на вопрос судьи, почему давал раньше другие показания, он рассказал следующее: «А мой допрос в следствии проходил так: передо мной положили допрос Краснова уже напечатанный, и следователь сказал: "Если он будет хоть немного отклоняться от твоего допроса, они тебя посадят под стражу"». Риттер пояснил, что на тот момент у него супруга была в декрете, была малолетняя дочь чуть ли не грудного возраста, он сказал: «Я понимал, что если меня посадят под стражу, то кто их кормить будет? И я дал те показания, которые были удобны следствию».

Следственный комитет не такой уж и независимый от сотрудников ФСБ. Понятно, что он не в прямом их подчинении, но в негласном подчинении точно. Раз такая карусель уже закрутились, раз уж шокер применили, попытали таким уж унизительным способом, соответственно, надо как-то его скручивать в эту преступную схему. Потом дополнительные составы преступления, связанные с наркотиками, по которым оправдание вынес Тосненский суд.

Я не испытываю какого-то негатива к судье, которая приняла это решение. Да, она не оправдала, признала меня виновным не во взятке, а в мошенничестве. Я не говорю, что она неправа, несправедлива, потому что я трезво смотрю на структуру и понимаю, что на нее также оказывалось колоссальное давление. У нас, конечно, говорят, что есть независимые судьи, но, к сожалению, только на бумаге — это известный всем факт. Я доволен ее работой, так как она разобралась, не пошла на поводу, старалась в чем-то быть независимой. Здесь сыграло психологическое давление со стороны всех структур. Судье было сложновато принять мои слова во внимание, так как есть допросы подсудимых, и они тоже ложатся в основу приговора. Я думаю, что следствием было сделано так, что у подсудимых просто не было другого выхода. Кроме моих слов и показаний Риттера присмотреться не к чему. Она, судья, может, и видит все, но ничего сделать не может. Она сделала свою работу насколько можно справедливо, но она — тоже человек. И не все от нас зависит. Тем более сейчас я вижу дальнейшую перспективу борьбы. Не обижаться же на судью.

Потерпевший

Это город Тосно, парковка возле строительного магазина «Мой дом», практически в центре города. Подъехали микроавтобусы с сотрудниками ФСБ. Положили в асфальт, наручники. Сначала меня и Краснова отвели в один из микроавтобусов, их было несколько. Задали по одному вопросу, спросили у Краснова: «Что ты здесь делаешь?», он ответил: «Мне нечего пояснить». Задали вопрос мне: «Что ты здесь делаешь?». Я сказал: «Мне нечего пояснить». После этого нас развели по разным микроавтобусам, что происходило с Красновым — я не знаю, могу догадываться. Думаю, что то же самое, что и со мной, но все прекратилось намного быстрее: ему-то было что рассказать. Меня отвели в другой микроавтобус сотрудники «Града». Положили в салон автомобиля. Я начал объяснять, как я здесь оказался, куда я ехал, зачем, с кем я должен был встретиться. То есть в принципе чуть ли не весь свой рабочий день рассказывал, потому что это было уже в семь вечера.

Их эти ответы не устраивали, сначала продемонстрировали мне шокер, потом они стали разряды делать в пальцы рук, далее — по увеличению, в икры, в бедра, затем стали пугать, спрашивать, есть ли у меня дети. Я отвечаю, что да, у меня двое детей. Пообещали: дальше мы будем применять шокер тебе в паховую область, и больше ты девушек не будешь интересовать как мужчина, детей у тебя больше не будет. То есть сначала морально запугивали, потом начали уже реально применять — в паховую область непосредственно наносить удары током.

Потом и в область анального отверстия. Там, знаете, такие процедуры были, что прямо с потерей сознания, я просто отключился. Потом я начал кричать, потому что это была стоянка — я думал, они все же прекратят свои действия, потому что вокруг люди все-таки паркуются. Но они поступили просто элементарно: сняли с меня носок, засунули его мне в рот как кляп, перевязали шнурком от капюшона моей куртки и продолжили. Периодически, раза четыре-пять, с разницей в 10-15 минут, заходил старший оперуполномоченный Алексей Витальевич Фролов. Он спрашивал сотрудников «Града», что я говорил, они ему отвечали, что говорил всякую чушь, после чего Фролов давал им прямые указания дальше продолжать [пытки]. То есть он мне открыто говорил то, что дальше будет хуже. И сотрудникам «Града» при этом говорит: «Продолжайте с ним работать». И вот так примерно час-полтора. Я уже не говорю о том, что по мне элементарно ходили сотрудники «Града».

Увели в другой автобус, там я час простоял на коленях, и потом увезли в отдел ФСБ, где я провел всю ночь, там у меня выспрашивали код от телефона. Я сказал, что нет, я не буду давать, потому что в телефоне находится информация про моих родственников, моих детей, мою супругу, моих еще на тот момент действующих коллег — то есть там есть личного характера какие-то переписки, какие-то файлы, видео, фото. При этом я понимал, что этот телефон у меня изымут. Я и следователю сказал — направляйте на экспертизу как положено, пускай эксперт вскрывает его, ломает. Я же не против, но законным способом. А вот так вот нагло ковыряться — это незаконно. Я не сильно разбираюсь в технике, но я боялся, что просто-напросто создадут там такие-то левые звонки, левые переписки. Как я потом докажу обратно, что это не мое? Официально же можно изъять, направить специалистов, экспертов, которые под страхом уголовной ответственности никогда не фальсифицируют свой результат, правильно? То есть он напишет в заключении только то, что есть, не припишет ничего лишнего. Вот это будет законно. Но вот так вот отдавать в руки до официального изъятия — ну это неразумно просто, тем более, зная эти методы сотрудников ФСБ. Им проще, наверное, фальсифицировать это. Да и что ФСБ — наверное, и в МВД имеются такие случаи. Да ради бога, есть официальное изъятие, порядок. Изымайте, направляйте, назначайте, вот это другой разговор. А бремя доказывания ведь лежит на ком? На стороне обвинения, правильно? Я же с юридическим образованием. Соответственно, почему я должен оправдываться в чем-то? Я не должен оправдываться, я не должен доказывать.

[Так что когда] фээсбэшник Фролов принес телефоны, которые он забрал у всех задержанных, в том числе и мой, и потребовал сказать код. Я ответил: «Не скажу, следователь пускай изымает». После чего он говорит, что остальные сообщили код. Ну отлично, это их решение, их право, и он с сейфа берет шокер и со словами: «Мне рассказали, что тебе это очень понравилось. Не хочешь повторить?» делает разряды в воздух. Я уже готовлюсь, что сейчас опять будет применение, но его руководитель товарищ Александров остановил — сказал, что не надо, убери. Запугивание было, но это словесно, то есть применения-то [на этот раз] не было.

То, что дело [по заявлению о пытках] завели — на самом деле, для меня это тоже большое удивление. Опять же, есть этому объяснение: после пыток мы сообщали следствию о том, что в отношении нас были совершены преступные действия, описывали их, просили провести проверку, отдельно подавали заявление в прокуратуру нашу местную, в Следственный комитет отдавали нас, то есть просили полноценную проверку провести. Более того, родственники Ласлова писали во все инстанции, начиная от президента и заканчивая управлением, которое контролирует ФСБ. Везде ни ответа, ни привета.

Но потом уже, спустя год, в 2018 году я обратился в общественную наблюдательную комиссию города Санкт-Петербурга, через адвоката удалось отправить письмо им, чтобы оно дошло. Когда ко мне приехали сотрудники ОНК и побеседовали со мной уже в СИЗО, я им рассказал, я им отдал заявление, подробно расписал, как проходили пытки. Они на тот момент, в октябре 2018 года, вынесли заключение о противоправных действиях сотрудников ФСБ. Там, в том числе, был описан наш случай. В СМИ попала информация, попали фотоснимки следов от шокера, их у Ласлова родственники успели сфотографировать в суде. И, соответственно, пошло большое освещение. А на тот момент, весь 2018 год Ласлов бился с военным судом. Он каждый раз обжаловал через суд вот этот отказ. Суд отменял, возобновляли проверку, проверка — опять отказ, он — опять в суд. И так раза три-четыре было. И все совпало, потом приехал уже сотрудник с управления Акимов Олег Михайлович, он побеседовал с нами предварительно, после чего, как я понимаю, съездил в Москву, где ему дали зеленый свет, после чего они возбудили дело. И только когда в СМИ это начало освещаться, наш СК отправил материалы проверки по этим пыткам. То есть те все наши заявления, те все материалы, которые у них имеются, больше восьми месяцев они у себя держали и ничего не отправляли. И вот только в декабре 2018 года поступил к военным от СК какой-то пакет документов, до этого здесь все глухарилось. И прокурором, и СК. Есть заседание, где я жаловался на бездействие прокурора, что я подавал ему своевременно заявления о преступлениях сотрудников ФСБ, а он просто их игнорировал. И в феврале, получается, того года военные возбудили это дело. Почему? Наверное это все-таки потому, что какая-то огласка пошла. Я думаю, что это больше уже с политикой связано, мы просто попали. Я для себя откровенно понимаю, что нам могли до сих пор отказывать, как угодно мотивировать, но не давать никакого хода этому делу. Это в нашей стране реально. Просто так получилось. Каких-то рычагов давления лично у меня никогда не было и, наверное, не будет, не те мы персоны в этой стране, чтобы иметь такие возможности и ресурсы.

В суде я узнал, что там господин Ельков на месте задержания видел, как я оказался в микроавтобусе, как меня пугали шокером, как Фролов подходил, в какой позе я был, как сотрудники «Града» себя вели и как шокер держали. То есть все эти моменты уже зафиксированы военным следствием, однако вот уже девять месяцев у нас следствие. И я вот буквально на днях созванивался со следователем, а все, что он мне смог пояснить — они ищут исполнителей, сотрудников «Града», а те в масках были, лиц их никто не знает. Хотя это тоже глупо: их заказывали, определенный состав команды, который выехал в город Тосно, это же все фиксируется, кто выезжал — это не сложно установить, не знаю, какие у них сложности возникают. Я им поясняю, что у вас есть организаторы, которые давали непосредственно указания. В данном случае у меня — Фролов. Я слышал, видел его, меня допрашивали, он давал указания. Организацию 286-й смело можно вменять и направлять дело в суд. Следователь объясняет, что, опять же, они военные, у них статистика раскрытия стопроцентная, и они не хотят себе ее портить.

В любой службе не без изъяна, но, конечно, я разочаровался, потому что я видел одну сторону медали, а сейчас увидел вторую. Конечно, не так я представлял, потом что с людьми происходит. Разочаровался, наверное, не в системе, а больше в законодательстве. Если бы у нас законодательство работало, как в Европе, то у нас бы не было таких проблем, а у нас оно вообще несовершенное. Что касается системы, то за десять лет службы в уголовном розыске на меня ни одной жалобы не было, что я кого-то пытал, бил, истязал. Я просил это проверить, между прочим, просил суд проверить информацию, есть ли такие заявления — их не было. Меня сейчас уволили, суд запретил занимать должности в полиции. У меня есть высшее юридическое образование, вполне можно оказывать юридическую поддержку по договорам, в том числе этим и занимаюсь. Но я бы вернулся на службу, несмотря на то, что есть. Все, что я хочу сейчас от военных [следователей] — привлеките виновных, найдите их и привлеките.

Редактор: Дмитрий Ткачев