«Играть в рулетку с судом не имеет смысла». Рассказ Константина Котова, который бежал из‑под домашнего ареста по делу о донатах ФБК

Обыск

Для меня началось все достаточно неожиданно с обыска 21 августа, потом допроса и дальше — стандартно. Мне повезло в сравнении с моим предыдущим уголовным делом, потому что домашний арест все-таки проще следственного изолятора. То есть это все равно изоляция, все равно запрещено видеться с другими людьми, пользоваться интернетом, гулять, все ограничения у меня были. Но следователь вел себя довольно адекватно и, например, давал мне разрешения на походы к врачу. Удавалось немного прогуляться. Ну и по пути в суд и обратно, конечно, тоже. Так что, получается, полгода я сидел безвылазно в своей квартире, зато вместе с Аней и не в «Матросской Тишине».

Я последние несколько лет работал в разных правозащитных организациях, и в каждой была политика безопасности — я и мои коллеги следили за политическими репрессиями, я сам имею некоторый опыт, так что подготовка к потенциальному уголовному делу была.

Я понимал, что не надо в своей квартире хранить ценные вещи, в идеале технику и загранпаспорт при себе на случай обыска не иметь. Так что когда мне позвонили утром в дверь, я довольно быстро успел сделать так, чтобы всякие важные штуки в моей квартире не смогли найти. У меня это по большей части получилось, правда, я лишился входной двери.

Я бы сказал, что сам обыск был достаточно мягкий. Сначала они, да, выпилили дверь и разбили камеру, которая у меня висит на входе в квартиру, но потом все-таки успокоились, с ними даже удалось найти общий язык. Да, вещи они разворошили, с полок все повыкидывали, но это быстро удалось привести в порядок. Я даже камеру потом смог заново установить, так что не такие уж большие потери.

Жизнь под угрозой уголовного дела

Понятно, что мы с женой много обсуждали перспективы еще одного уголовного дела — и исходя из моей правозащитной работы, и исходя из моего послужного списка. У меня же уже после после освобождения из колонии в декабря 2020 года были и административные задержания.

После начала войны я, хотя и писал про войну, публиковал антивоенные петиции, но старался делать это аккуратно. С другой стороны, мы и не знаем, что сейчас значит «аккуратно» — можно в каком-то совершенно незначительном тексте использовать слово «война», и за одно это уже возбудят уголовное дело. Если захотят, они найдут основание.

В каком-то смысле это уголовное дело далось тяжелее, потому что и у меня, и у моей жены Ани есть травмирующий опыт заключения, СИЗО. Мы прекрасно понимали, что может быть. Я там был, совершенно туда не хотел возвращаться — тем более, имея опыт такой «чудесной», образцово-показательной колонии в городе Покрове Владимирской области.

С другой стороны, то, что я все же находился под домашним арестом, я лично воспринимал как везение, почти подарок судьбы. Я понимал, что все могло быть намного хуже: если бы я оказался в СИЗО, у меня, наверное, не было бы уже никаких шансов.

Допрос и признание вины

Когда после обыска меня повезли в Следственный комитет, следователь говорил, что, «если все пойдет нормально, возможно, получится домашний арест». И я понял, что за эту возможность нужно ухватиться и уезжать, когда представится такая возможность. Свою свободу надо отстаивать и максимально брать в свои руки.

Он сразу начал с того, что мне вменяется перевод ФБК на не такую уж большую сумму — три тысячи рублей. И я посмотрел материалы дела — там выписка с банковского счета, где все это видно сразу. Я действительно переводил с августа 2021 года по январь 2022-го, а потом сам отменил платежи. Так что смысла отрицать не было: карта моя, переводы были.

И я подумал, что признательные показания тут погоды не сделают — от меня хотели признания, что я — это я и сам пользовался своей картой, а не какой-то Вася Пупкин за меня перевел деньги ФБК. Ну да, так и было, не вижу в этом ничего такого.

В этом есть, конечно, разница с моим первым уголовным делом, когда это был принципиальный вопрос. Я тогда признать вину никак не мог, потому что речь шла о моей конституционном праве выходить на улицы Москвы и любого другого города, даже формально я тогда никакого закона не нарушил. Тут я хоть правда переводил деньги организации, признанной экстремистской, с чем я совершенно не согласен. Но мое согласие или несогласие никого, естественно, не интересовало. Слава богу, меня не просили дать показания против кого-то. Мои показания касаются только меня, я не должен был никого оговорить, так что я с легким сердцем на это согласился.

Донаты и претензии к ФБК

Почти сразу после моего задержания начали появляться и другие истории про донаты, очень похожие, примерно с одними и теми же суммами — 3 500 рублей. У меня сумма другая — три тысячи, потому что, как и все, я подписался на донаты в августе, а за февраль я уже не перевел. А потом у всех отменились платежи из-за блокировок карт.

Сам ФБК после запуска сервиса признал, что была ошибка, что утекло фактически описание платежей, в котором было слово «ФБК». Я какое-то время думал, не мог сразу принять решение отписаться, мы обсудили это с женой и решили не рисковать, так что я отменил платеж — не сразу, но еще до того, как Visa и Mastercard заблокировали нам международные переводы. Правда, это не помогло.

Подписывался на донаты я на фоне новостей о признании ФБК экстремистской организацией. Я ходил к суду, где это решение выносилось — сначала в Московский городской суд, потом следил за апелляцией. Для меня эта новость была ударом — я ходил на митинги, которые организовывал ФБК, которые организовывал Алексей, я встречал — пытался встречать — Алексея во Внуково, я внимательно следил за его судьбой: сначала за очередным уголовным делом, потом за его непростой жизнью в колонии города Покров.

То есть этот жест — подписка на донаты — для меня был попыткой выразить: «Вот вы запретили ФБК, а мы все равно продолжаем их поддерживать». Подписку я оформил, когда они выпустили свой ролик «Мы продолжаем» и сказали, что несмотря на запрет построили безопасную систему.

Тут, конечно, с одной стороны, можно сказать, что я доверился ФБК, потому что считал их системы по большей степени безопасными, но оказалось, что с их стороны была какая-то уязвимость. Но вообще-то меня посадил не ФБК под домашний арест, меня посадило российское государство.

К ФБК можно предъявить претензии, что они недостаточно подумали про безопасность, но я точно не хочу участвовать в кампании за то, что они такие плохие и хотели специально подставить россиян. Я понимаю их ситуацию, понимаю: им нужны были деньги, им пришлось уехать из России, Алексей Навальный в тюрьме — надо как-то продолжать его поддерживать и работать, продолжать гнуть ту линию, которую он выбрал, когда был еще на свободе. Бороться надо не с друг другом, а с авторитарной властью в России.

Подельники и решение эмигрировать

Когда я попал под домашний арест, я изучил информацию про такие уголовные дела — самая подробная статистика тут, наверное, у «Мемориала». Там перечень дел, которые были уже возбуждены к этому моменту, в основном, в регионах. В Москве, кажется, тогда был только Андрей Заякин, но он уехал еще на стадии следствия, так что приговора нету.

Так что изучив эти дела, я понял, что там достаточно мягкие приговоры, в основном — в большинстве случаев штрафы, большие, но все же. Реальный срок был только у одного фигуранта, но у него там совокупность уголовных дел. И посмотрев на это, я задумался, а не стоит ли подождать приговора, штрафа. Все же риски уехать из-под домашнего ареста, когда у тебя браслет на ноге, когда тебя контролирует инспекция, достаточно высоки.

Но потом я понял, что ждать не стоит — сразу после приговора Ивану Тищенко, которому дали реальный срок по тому же составу, что и у меня. Я понял, что играть в какую-то рулетку с судом, со следствием не имеет совершенно никакого смысла. Лучше взять судьбу в свои руки и самому добыть себе свободу.

Не знаю, с чем связан такой суровый приговор именно Тищенко — может, потому что дело происходит в Москве, и прокуратура решила, что должна как-то образцово-показательно и максимально отработать. Может, это перемена по всей России. Очень не хотелось бы, чтобы эта тенденция, если это она, продолжилась на еще одном московском фигуранте такого дела — Викторе Левакове, у которого суды еще идут. За него сейчас очень беспокойно. Он человек очень интересный и хороший, хоть я и не знал его до встречи в Следственном комитете — волонтер «Немцова моста», много переводил деньги на благотворительность.

Надо так сказать, что ОРМ ФСБ по моему делу точно началось еще с 2023 года, когда смотрели все эти выписки. То есть вообще-то они давно знают, что тысячи людей переводили эти деньги. Вопрос в том, кого они выбирают для возбуждения уголовного дела. Мне кажется, когда выборка происходит, они смотрят на какой-то бэкграунд или что-то такое. У меня уголовное дело уже было, Леваков — волонтер «Немцова моста», Тищенко как врач, возможно, подписывал какое-то письмо в поддержку Алексея Навального… То есть простые люди в эту выборку не попадают, когда ФСБ выбирают — это они же инициаторы, это видно по их запросам в уголовном деле.

Уехавшие, оставшиеся и планы на будущее

Сейчас я в Литве, в Вильнюсе. В России я старался быть аккуратнее. То есть я ходил на суды над политзаключенными, старался писать в фейсбуке, но в целом снизил какую-то медийную активность и старался фильтровать базар. Сейчас я наконец-то могу выключить внутреннего цензора и открыто говорить и про войну и про репрессии. В России сложно даже просто назвать войну войной. Все вокруг постоянно используют дурацкую аббревиатуру СВО — это, конечно, убивало, приходилось брать на себя такую тяжесть.

Сейчас мне важно продолжать работать, помогать людям, которые остались в России, защищать их от российского государства, максимально способствовать тому, чтобы в России происходили перемены. Огромное количество россиян недовольны сейчас. Кто-то выходит на улицу с плакатом «Нет войне, Путина в Гаагу», но садится в тюрьму. Кто-то иначе приносит пользу и старается что-то делать — это может быть сейчас не так заметно, но не менее важно — и многие люди в России это делают.

Адвокаты продолжают защищать людей, журналисты, та же «Медиазона» прекрасная, освещают эти суды. Это тоже огромные риски, но люди продолжают это делать. И многие остаются не потому, что поддерживают войну, а потому что у них семьи — дети, пожилые родители. Кто-то просто считает, что необходимо продолжать что-то делать именно внутри России.

И на самом деле никто в России сейчас не живет жизнь так, как будто ничего не происходит. Есть понимание, что война может прийти куда угодно — украинские дроны прилетали и в Москву, долетали почти до Урала. Поэтому я считаю, что к тем людям, кто сейчас в России продолжает делать свою мирную работу, не может быть никаких претензий. Ни за то, что они не уехали, ни за то, что они платят налоги, например. Европейцы покупают российский газ, и чего?

Редактор: Дмитрий Ткачев