«Не хочешь в наряд — плати, хочешь позвонить домой — плати». Правозащитники связывают волну самоубийств среди срочников с вымогательством в частях
Фото: Дмитрий Феоктистов / ТАСС
1 апреля в России началась очередная призывная кампания. В этот раз в армию призовут на 13 тысяч человек меньше, чем год назад, и на 10 тысяч меньше, чем прошлой осенью — всего 142 тысячи. В то же время правозащитники говорят об участившихся самоубийствах срочников, а основной проблемой, с которой сталкиваются новобранцы в частях, называют вымогательство.
7 марта примерно в 18:00 19-летний солдат Денис Хамидуллин заступил в суточный наряд на контрольно-пропускном пункте военного городка части № 47051 в Екатеринбурге. Около восьми вечера ему позвонила мать. «Они поговорили очень мало, на вопросы "как дела" и прочее он не ответил. Сказал, что все нормально, потом резко выключил телефон. Она перезванивать не стала», — пересказывает события того дня тетя солдата Фарида Алешковская.
В 23:50 дежурный КПП обнаружил Хамидуллина висящим на брючном ремне, привязанном к лестнице, сказано в постановлении о возбуждении уголовного дела (статья 110 УК — доведение до самоубийства). Дело завели 8 марта в 1:15 ночи. Спустя почти месяц в нем так и не появилось подозреваемых.
«Честно говоря, когда я пришла к следователю, я особо не увидела стремления расследовать это дело. Не знаю, по каким причинам. Они что-то делают, но до сих пор никто не установлен. Непонятно, какие следственные действия уже провели. Пока мне не говорят, кто допрошен», — говорит адвокат Елена Макарова, сотрудничающая с правозащитной организацией «Зона права» и представляющая родных погибшего солдата.
Хамидуллин был призван на службу 19 мая 2016 года; до демобилизации ему оставалось два с половиной месяца. В части, которая относится к войскам радиационной, химической и биологической защиты, он служил в должности водителя.
Тело солдата привез домой сотрудник похоронного бюро. «Молодой человек привез и сказал: "Правду не ищите, там все офицеры накануне 8-го марта был пьяные"», — вспоминает Алешковская. Она не верит в версию о самоубийстве и утверждает, что на шее Дениса не было видно следа от ремня: «Две шишки на лбу я сама видела лично, с обеих сторон. Левое ухо — багрового цвета. Потом шея — следов удушения там не было абсолютно, от веревки, от ремня должен был остаться какой-то след. Не было следа никакого. Но шея посередине от уха до уха была разрезана и зашита, это во время вскрытия типа они разрезали. Для чего — не знаю. Правый бок весь был в гематомах».
Адвокат Макарова пока не видела результатов судебно-медицинской экспертизы; она намерена ходатайствовать об ознакомлении с заключением.
С ноября Хамидуллин стал регулярно просить родителей и старшую сестру высылать ему деньги — от двух до пяти тысячи рублей. Сестре он рассказал, что если деньги не придут вовремя, ему грозят неприятности.
«Анонимно мне его сослуживцы сказали, что проблемы у Дениса были на службе: у него постоянно вымогали деньги, его постоянно избивали, — отмечает Алешковская. — [Это] продолжалось где-то с осени, с октября. Его сослуживец написал, что пришел новый ротный, и он установил свои порядки». Алешковской говорили, что ее племянника избивали контрактники. По ее сведениям, в части служили всего пятеро срочников, остальные солдаты там — контрактники.
Выполнять просьбы Дениса его родителям, живущим в деревне в Пермском крае, было нелегко. Мать — социальный работник — получает три-четыре тысячи рублей в месяц. «Всю свою зарплату она переводила сыну. Через каждые две недели она переводила по две тысячи рублей», — говорит Алешковская.
Летом Хамидуллин уже попадал в госпиталь. Родители солдата неохотно признались Алешковской, что причиной была неудавшаяся суицидальная попытка, но тогда причины эксцесса выяснять не стали.
В пресс-службе Центрального военного округа заверяют, что «по итогам предварительного разбирательства фактов нарушения уставных правил взаимоотношений в отношении военнослужащего не установлено».
«Служба становится интенсивнее»
Руководитель «Зоны права» Сергей Петряков обращает внимание на рост числа дел о суицидах в армии: «Не знаю, с чем связан большой поток новых дел. Может, молодежь сейчас неприспособленная к военной службе. Либо действительно, учитывая сокращение срока службы до года, служба становится интенсивнее, и те же самые неуставные взаимоотношения протекают не так вяло, как раньше. Возникает постоянный прессинг со стороны старослужащих либо командования войсковой части, которые стремятся как можно больше денег за короткий период времени получить от солдат».
Правозащитная инициатива «Гражданин и армия», основанная членом президентского Совета по правам человека Сергеем Кривенко, отмечала, что во втором полугодии 2015 года на «горячую линию» поступило два обращения, связанных с гибелью военнослужащих, а во второй половине 2016 года — уже 14.
Официальные сообщения о солдатских суицидах, как правило, не содержат никакой информации об их причинах. 17 февраля в подмосковной дивизии имени Дзержинского из окна третьего этажа казармы выпрыгнул срочник Аркадий Б. Он выжил и находится в больнице. У юноши диагностировали компрессионные переломы нескольких позвонков и сотрясение мозга. Сам Аркадий рассказал «Радио Свобода», что у него вымогали 110 тысяч рублей — после того, как из его каптерки пропали чьи-то вещи. Позже выяснилось, что солдаты сами спрятали «пропавшие» вещи.
В ночь на 16 января в части в Белогорске Амурской области нашли повешенным срочника Евгения Вельмакина из Мордовии, призванного на службу прошлой осенью. Родственники солдата утверждали, что юношу избивали, а 15 января он позвонил матери и сказал, что три дня назад дезертировал. Когда она дозвонилась до части, ее известили о самоубийстве сына. В октябре прошлого года в той же Амурской области на авиабазе «Украинка» застрелился служащий — предположительно, из-за расставания с девушкой.
27 декабря 2016 года в Нижегородской области повесился 18-летний рядовой Дмитрий Конурин, который успел отслужить всего две недели. В телефонных разговорах с родными молодой человек ни на что не жаловался. В сентябре 20-летний Вильдан Абульманов был найден повешенным под Брянском, в июле в Калининграде солдат выпрыгнул из окна второго этажа казармы.
В июне 2016 года Александр Рихерт был переведен в войсковую часть в Воронежской области; после этого он стал регулярно просить у близких денег. 10 июля он в послений раз позвонил своему дяде — с той же просьбой. На следующий день Александр заступил в наряд, во время которого его дважды вызывал командир взвода. После этого солдат вышел покурить и больше не вернулся. 12 июля его нашли повешенным на ремне. За доведение до самоубийства командира взвода приговорили к 3,5 года колонии.
8 июня прошлого года в Забайкалье 20-летний срочник Павел Беспрозванных через девять дней после призыва выбросился из окна пятого этажа госпиталя. Туда юношу доставили после того, как в казарме он прыгнул с двухъярусной кровати вниз головой. Павел тяжело переживал разлуку с родными и не находил общего языка с сослуживцами. Начальника медслужбы части приговорили к штрафу за халатность — в госпитале он сказал, что Беспрозванных случайно упал с кровати; из-за этого пострадавшему не оказали психологической помощи. Представляющий родственников солдата юрист Забайкальского правозащитного центра Роман Сукачев недавно подал повторное заявление в отношении начальника штаба части Сергея Крупина, который, предположительно, приказал свидетелям инцидента давать ложные показания, настаивая на версии о случайном падении с кровати.
Психологи и командиры. «Эта связка не работает никогда»
Анализируя последние случаи самоубийств в армии, правозащитники приходят к выводу, что причиной их в большинстве случаев становятся денежные поборы. Причем вымогательством могут заниматься как рядовые, так и офицеры, а иногда — первые при попустительстве вторых.
«Очень часто после смерти того или иного военнослужащего удается получить сведения от родственников, что последнее время или вообще в течение всей службы он неоднократно обращался с просьбой перечислить деньги, зачастую срочно, [говоря, что его] иначе ждут какие-то неприятности», — рассказывает Сергей Петряков.
Руководитель «Зоны права» замечает, что поборы со стороны офицеров нередко подаются как сбор денег на нужды части: «Например, на покупку телевизора; бывали случаи, стиральную машину хотели купить. По факту ни стиральной машины, ни телевизора не появлялось в казарме, но, возможно, появлялись на даче или в квартире у военного начальника».
Комментируя все более частые сообщения о вымогательстве в армии, член СПЧ Сергей Кривенко говорит о перерождении феномена дедовщины. «Насилие и вымогательство никуда из армии не уходили, но изменился формат этих явлений. <...> Смысл насилия теперь — не поддержание некоего порядка, а выколачивание денег. Вымогательство в частях выросло в последнее время, а многие отношения между военнослужащими в буквальном смысле переведены на денежную основу. Не хочешь в наряд — плати, хочешь позвонить домой — плати. При этом надо понимать, что преступления эти, как правило, латентные — многие боятся жаловаться, опасаясь, что может быть еще хуже. Очень часто факты вымогательств всплывают в процессе расследования других преступлений», — рассказывал Кривенко «Радио Свобода».
Петряков добавляет, что куда менее распространенные причины самоубийств в частях — семейные или психологические проблемы. Во втором случае ответственность за судьбу срочника ложится на медкомиссию и военных психологов, а те в своей работе руководствуются результатами тестирования призывников.
«Вообще, все это носит формальный характер. Никто никогда не обращал внимания на эти тесты. Если только не произошло ЧП и человек не покончил жизнь самоубийством. Вот тогда на основании этих тестов можно установить, во всяком случае, представить версию, что это не неуставные отношения, не поборы какие-то. А еще мы у него нашли письмо от девушки, которая его бросила. Вот у нас есть тест, есть письмо от девушки, которая бросила — вот вам готовая версия, что отсутствует состав статьи 110 УК, никто его не доводил, он сам решил покончить с жизнью», — объясняет логику командиров Петряков.
Психолог Владимир Рубашный, 20 лет проработавший в системе ФСИН, полагает, что предпосылки к самоубийству вряд ли можно оценить с помощью теста: «Психолог это может видеть в ходе беседы. Но, как правило, на подразделение один психолог, и за всеми он уследить не в состоянии». Рубашный добавляет, что в обязанности командира роты, командира взвода и замкомвзвода входит контроль поведения военнослужащих. Они должны передавать информацию психологам. «Но эта связка не работает никогда», — сетует Рубашный.
ЕСПЧ. Секретность. Анклав
В Европейском суде по правам человека уже несколько лет находится на рассмотрении коллективная жалоба родственников солдат, покончивших с собой во время службы. Обращения пятерых заявителей касаются событий 2005-06 годов.
Самая ранняя жалоба — Любови Васильевой из Забайкалья. Ее сын Сергей в ноябре 2005 года подвергался вымогательству и издевательствам со стороны старослужащих. Вместе с двумя другими пострадавшими он бежал из части и обратился в военное командование Сибирского военного округа, где беглецов убедили не жаловаться в военную прокуратуру и пообещали перевод в одну из лучших частей. 2 декабря 2005 года Васильева обнаружили висящим в петле из ремня в туалете поезда, направлявшегося в Томск. При нем нашли предсмертную записку: солдат писал, что он ожидает мести «дедов» за побег и жалобу командованию.
Одного из старослужащих после этого осудили на два года колонии за вымогательство; затем он и еще два солдата из части, в которой служил Васильев, получили по году лишения свободы за неуставные отношения. Матери Васильева присудили две тысячи рублей компенсации морального вреда. Дело о доведении до самоубийства закрыли.
В другом случае срочник покончил с собой после расставания с девушкой. Психологи в части не замечали у солдата предрасположенности к суициду, хотя эксперты пришли к выводу, что тот на протяжении девяти месяцев страдал от временного расстройства адаптации. Родители просили завести дело на командиров и психологов части, но следователь им в этом отказал.
Еще один заявитель — отец солдата, который пытался покончить с собой дважды. В первый раз ему помешали сослуживцы. Во второй раз солдат решил повеситься после того, как военно-медицинская комиссия вернула его на службу из госпиталя, куда пытавшегося бежать из части юношу направили на обследование. В результате второй попытки он впал в кому, а через год скончался. Командование части и психологи к ответственности не привлекались.
Как поясняет представитель заявителей, юрист международной правозащитной группы «Агора» Рамиль Ахметгалиев, все случаи, описанные в жалобе, объединяет неудовлетворительная работа армейских психологов и фактический отказ от расследования случившегося. «Человек попадает под опеку государства, служит. Как правило, это 18-летние вчерашние мальчики. Условия необычные, ситуация необычная, [ответственность за] внимание к их здоровью ложится и на командиров частей, и на военных психологов, — подчеркивает Ахметгалиев. — Когда мы эти дела вели, вскрылось, что как таковой психологической службы в вооруженных силах не существует. На бумаге она есть, но на самом деле ее нет».
Юрист обращает внимание на отсутствие общественного контроля за происходящим в армии; после принятия закона о засекречивании небоевых потерь возможностей для такого контроля стало еще меньше, констатирует он.
Руководитель «Зоны права» Сергей Петряков сомневается, что одно решение ЕСПЧ может повлиять на ситуацию с суицидами в армии. «Могло бы повлиять, если бы Европейский суд принял решение о разработке общих мер, направленных на изменение законодательства в сфере несения воинской службы срочниками. В остальном случае это будут единичные меры, направленные на восстановление прав родственников жертвы», — говорит Петряков.
Если суициды в армии часто приводят к возбуждению уголовных дел, то информация о поборах практически не расследуется. «В армию никто не лезет. Там нет ОНК. Есть правозащитные формирования, комитеты матерей, но они работают по конкретным случаям, которые, как правило, касаются тяжелых последствий. По большому счету армия — это такой анклав, где они сами варятся в своем соку и никого туда не пускают. Общество не контролирует процессы, происходящие в армии», — считает правозащитник.