Youthquake (от английских Earthquake — землетрясение и Youth — юность) — «значимое культурное, политическое или социальное изменение, возникшее под действием или влиянием молодежи». Youthquake стало словом 2017 года по версии Оксфордского словаря. В России появление нового политического поколения обсуждается с тех пор, как на уличные акции 26 марта и 12 июня неожиданно для всех массово вышли школьники и студенты.

Протесты 26 марта и 12 июня, вдохновленные фильмом Фонда борьбы с коррупцией «Он вам не Димон», запомнились многочисленными задержаниями в Москве, Петербурге и регионах. 26 марта в Москве, по данным проекта «ОВД-Инфо», были задержаны более тысячи человек, среди них — десятки подростков. На следующий день соцсети и СМИ начали наперебой рассуждать о том, что столь резкая политизация молодежи не имеет прецедента — по крайней мере, в постсоветской истории России.

Демограф и экономист, директор Института демографии Высшей школы экономики Анатолий Вишневский говорит, что на сегодня в возрастной группе от 15 до 25 лет наблюдается «провал»; это объясняется низкой рождаемостью в 1990-е годы, особенно — в 1999-м, когда в России родилось всего 1,2 млн детей. «Но идущее за ними поколение — их становится все больше и больше. Когда люди учатся в школе, и с каждом годом в нее поступает больше детей, то где-то в воздухе растворена идея роста, какой-то такой пассионарности. Такой фактор есть», — признает ученый, напоминая, что с 2000 года в стране начался рост рождаемости.

Согласно статистике Росстата за 2017 год, молодое население России распределяется по возрастным группам так: в категории 15-19 лет — 6,7 млн человек, 20-24 года — 7,8 млн человек, 25-29 — 11,9 млн человек. «При этом у нас еще мало людей в возрасте, условно говоря, 40-летних. Сейчас наибольшее число людей 25-35-летних. Поэтому доминирующая группа вот как раз — это довольно молодые люди, но не подростки уже. Это тоже немаловажный фактор: это не пенсионеры, это именно активная часть населения. От этой группы много зависит, просто по ее численности», — объясняет Вишневский.

Возрастная структура российской молодежи. Данные Росстата, 2017 год

Год назад я училась, была в выпускном классе, готовилась к экзаменам, гуляла с друзьями — ну, как это обычно бывает. Я узнала о том, что у нас 12 июня будет митинг. Я поехала и познакомилась там с людьми, с которыми и общаюсь сейчас. Я пришла в штаб и уже не ушла.

Мои одногруппники все абсолютно меня поддерживают. Когда была вот эта вот история, когда меня таскали по директорам, замдиректорам, классным руководителям и прочим, вся группа была за меня. Все говорили: «Если что, Мила, то зови всех нас, нас много, мы поможем». И это было прекрасно.

Поначалу моя мама боялась, что может что-то произойти, что где-нибудь меня арестуют, задержат, не дадут закончить учебу. Но сейчас она говорит: «Звони мне, если что, разберемся». Она знает, что в любом случае я не одна. Мама сама разговаривает со знакомыми, она абсолютно не понимает людей, которые против Навального. Сама была на встрече, она его поддерживает.

Я разговариваю с людьми, и они чувствуют себя абсолютно обреченными, что ли: жить в Новокузнецке, задыхаться дальше всеми этими заводами, разрезами и прочим. Они не понимают, как действовать, не понимают, в чем они виноваты, почему так происходит. Я не вижу другого кандидата, который бы меня устраивал. Я думаю, что все-таки поменяется эта ситуация при Навальном-то. Я 100% жизни живу при Путине. Я, опять же, не понимаю, почему у моей мамы при такой маленькой зарплате такие налоги? У нее свой бизнес. Почему она каждый месяц не знает, как вообще жить дальше? Я не понимаю. Жить при Путине — ну, такое себе.

Мила Земцова, 16 лет, Новокузнецк. Волонтер кампании Алексея Навального, учится на первом курсе в Кузнецком техникуме сервиса и дизайна им. Волкова В.А.

«Первое, что нужно знать про наше молодое поколение: возрастные страты 20-25 лет и 15-20 — это малочисленное поколение, в чем заключается одна из экономико-демографических проблем ближайшего будущего», — говорит политолог Екатерина Шульман. Малочисленное поколение 1990-х не родит много детей, а многочисленное поколение 1950-х, «советские бэби-бумеры», выходит на пенсию.

То же самое, по версии Шульман, происходит и в политике: «В политическом управлении доминирует поколение, родившееся в 1950-е — их много, они пришли к власти, будучи сорокалетними, и остаются там». Средний возраст чиновника из высшего управленческого слоя — 55+ и 60+.

При этом 40-летние, которые содержат детей и помогают престарелым родителям, практически лишены представительства. «Когда наша политическая машина начинает говорить о том, что она будет с молодежью, о том, что какие-то плохие люди "перехватывают" хорошую молодежь, то они эту молодежь понимают метафорически. Они имеют в виду, что от них ускользает завтрашний день», — говорит Шульман. Сегодняшние 40-летние — «не "отцы"-старцы и не воображаемая аудитория федеральных телеканалов с любовью к неизменной "Иронии судьбы" и страхом перед 1990-ми». Политолог считает, что нынешние 40-летние — это молодые люди, для которых 1990-е были временем потенциальных перспектив, но этот лифт быстро захлопнулся с наступлением нового застоя. Теперь «с ними не разговаривает никто, они не представлены ни в каком отделе нашей политической системы».

Возрастная структура населения России. Данные Росстата, 2017 год

От консерватизма к переменам

Начиная разговор о новом поколении в российской политике, заместитель директора петербургского филиала Высшей школы экономики, социолог Даниил Александров напоминает о современной теории базовых ценностей, в которой принято использовать две условные шкалы. «На первой в одном направлении располагаются люди более консервативные, но не в политическом, а в социальном смысле: они боятся изменений. Другой конец этой шкалы — открытость к изменениям. Вторая шкала основана на разнице между склонностью к саморазвитию (self-enhancement) и самопреодолению (self-transcendence) — готовности что-то делать ради себя и ради других», — объясняет социолог.

«Все складывалось к тому, что среди людей до 30 лет значительно больше тех, кто, с одной стороны, открыт к изменениям, с другой стороны — гораздо выше по шкале индивидуальных ценностей саморазвития. Это сочетание открытости к изменениям и уважения к собственному росту вызывает у них несогласие с существующей политикой, которая консервативна — причем сурово консервативна: не просто за какое-то сохранение, а за возврат к "традиционным" ценностям», — говорит Александров. Ученый приводит результаты последних исследований: «Во всех восточноевропейских странах мы видим поколенческие изменения по этим шкалам — от консерватизма к открытости в сторону изменений и, более слабое, в сторону self-enhancement — индивидуализм нарастает. Во всех странах Восточной Европы так получается».

Я всю жизнь прожил при Владимире Владимировиче. Это странно, на самом деле. Всю жизнь — Путин, Путин, Путин. Сначала это было нормально — ну да, президент. Потом меня это начало напрягать потихоньку: ну это ненормально, когда один человек все время управляет страной. И, откровенно скажем, не очень хорошо. Гнетет, конечно, немного. Но ни один режим не может править вечно. В любом случае, нашими усилиями или усилиями дальнейших каких-то деятелей он рано или поздно уйдет. Роберт Мугабе тому яркий пример.

Лев Гяммер, 17 лет, Новокузнецк. Волонтер кампании Алексея Навального, учится в 11-м классе

Александров ссылается также на теорию социолога Рональда Инглхарта, «который довольно популярен у нас в России»: если люди растут в условиях социальной неопределенности, они становятся более консервативными, а ощущение безопасности и уверенность в будущем формируют в человеке толерантность и открытость к переменам.

«В этом смысле важно, что была молодежь, которая условно безболезненно прошла 1990-е годы, а другая часть молодежи, которая в 1990-х голодала и смотрела на родителей, как те бились, как рыба об лед. Люди по-разному выходили из ситуации, но важно, что некоторые дети прошли через 1990-е годы без ощущения катастрофы, а некоторые нет», — поясняет социолог.

«Это совпадает с представлением, которое мы получаем из качественных исследований и интервью: реакция молодежи, например, на фальсификации на выборах — это реакция людей, у которых ущемлено собственное достоинство. На пересечении индивидуальных ценностей и открытости к изменениям складывается чувство гражданского достоинства — вот моя гипотеза», — рассуждает профессор Александров.

Низы хотят, верхи творят

Исследователи также отмечают тенденцию, связанную с популярностью волонтерства и городского активизма среди молодежи; у молодых людей все чаще появляется потребность и желание решать локальные проблемы. Власть отвечает на этот запрос, создавая лояльные активистские организации или публично поддерживая уже существующие — 2018 год в России объявлен годом добровольца и волонтера, а Владимир Путин начал разговор о своем выдвижении на четвертый президентский срок на форуме «Доброволец России».

Насаждение волонтерства сверху — это ответ на запрос снизу, говорит Александров. «Власть понимает, что нужно поддерживать волонтерские движения, ведь туда будет канализирована энергия молодых, душа которых уязвлена социальными проблемами», — резюмирует ученый.

При Путине-то страна будет потихоньку деградировать. У меня есть чувство, что нету возможностей, ты не можешь поменять [ничего]… Видишь все эти проблемы, но просто не можешь изменить. Люди тупеют, страна деградирует, я даже не знаю, как словами это описать. Раньше у моих родителей было кафе, но из-за больших налогов, разных бумажек, отчетности, кафе, можно сказать, отобрали. Сейчас они снова пытаются открыть кафе, но уже не в городе. Иногда, когда идет смена сезонов, бывает такое, что денег на еду не хватает из-за постоянных трат на одежду, и это при трех работающих взрослых.

Самир Мусаев, 16 лет, Ижевск. Волонтер кампании Алексея Навального, учится в школе

С Александровым согласна и профессор Департамента социологии НИУ ВШЭ в Петербурге Елена Омельченко, которая говорит о новом тренде: «Молодежная политика переориентируется с массовой мобилизации в крупные проекты на более точечные вещи».

«Наши исследования показывают, что [есть запрос] на вовлеченность, помощь, заботу и участие. Добровольчество сверху и снизу переплетаются, взаимодействуют — я всегда опасаюсь, что государственное регулирование может отторгаться. Или же, как это было с движением "Наши", молодежь включается, но начинает использовать структуру для реализации карьерных амбиций, формирования социальных сетей», — размышляет она.

Впрочем, по словам социолога «Левада-центра» Дениса Волкова, нельзя сказать, что молодые люди сегодня массово жертвуют деньги на благотворительность или волонтерят. «Отдельные студенческие [волонтерские] группы, кружки есть. Если мы говорим о населении в целом, то это копейки просто. Но это не значит, что они ничего не изменят, не будут влиять на настроения, но в целом сейчас настроения задают оптимизм и безальтернативность», — возражает коллегам социолог.

Жить всю жизнь при Путине — это очень неприятно. А еще неприятнее слышать о 86% людей, которые его поддерживают. Все знают, что на самом деле их и нет. Наглая ложь и пропаганда по ТВ и другим СМИ, нечестное удержание власти, коррупция и так далее. Это ужасно.

Максим Попадинец, 14 лет, Чебоксары. Волонтер кампании Алексея Навального, учится в школе

Но уличные протесты — это только одна из форм политической активности, напоминает Екатерина Шульман. Поколение 30-40-летних в 2011-2012 годах не только ходило на Болотную и проспект Сахарова, оно активно создает влиятельные некоммерческие организации: движение наблюдателей на выборах, юридические и правозащитные организации — «это их способ политического действия», легалистский протест.

Шульман говорит, что власти не могли не заметить рост гражданской активности — сначала в скрытой форме в нулевых, а с 2010 года — уже в явной. «Что машина власти пытается сделать? Сначала пытается контролировать: регистрировать, заносить в списки, предъявлять правила, требовать отчет. Потом она пытается регулировать: запрещать плохих, разрешать хороших. Затем имитировать: вместо ваших подозрительных общественников мы сделаем наших хороших проверенных общественников», — объясняет политолог, замечая, что «политика выдачи государственных грантов вынуждена разворачиваться от пропагандистских структур с патриотическими елками в сторону тех структур, которые оказывают социальные услуги». Делегировать функции государства заведомо фейковым структурам невозможно, «поэтому приходится смиряться с существованием общественных организаций и даже их слушать». Примеры, которые приводит Шульман — реформы опеки и детских домов, системы обезболивания и паллиативной помощи; «на очереди — ПНИ и система ФСИН».

Подпись

«Слишком большие надежды»

В «Левада-центре» считают, что с пришедшими в политику подростками сегодня связывают «слишком большие надежды и слишком большие страхи — неоправданные». По данным опросов, на которые ссылается Волков, «самые молодые меньше всех интересуются политикой и больше — поддерживают власть». Исследователь объясняет это тем, что подростки просто «пока что не думают на эти темы» — в отличие от более старших возрастных групп.

Молодежь действительно участвовала во всех заметных протестных акциях уходящего года, но лишь как одна из групп. «В каком-то смысле те, кто выходил в марте и июне — это дети своих родителей, которые прежде всего откликнулись на призыв Навального. Просто потому, что среди молодых он чуть большую поддержку имеет. Я думаю, отчасти потому, что обращается к ним через социальные сети — единственный канал, который ему доступен, — рассуждает социолог. — И, если говорить о протестах самых молодых, то вопрос скорее не в том, почему они вышли, а в том, почему не вышли их родители, которые выходили на другие протесты».

Вообще, я о Навальном услышал еще с Болотной, но тогда несерьезно к этому отнесся. Я тогда был довольно маленький, я знал и читал, что происходило, чем те или иные политики занимаются, но действий я не совершал, не поддерживал никого конкретного, на акции не выходил. Все это время, с Болотной, я узнавал самого себя, рассматривал, что мне ближе. Решил, что мне ближе все же Навальный, потому что он больше таких правых взглядов в экономике, в сторону индивидуализма, рынка, а Удальцов — это коммунизм, социализм, левые движения, это все дальше от меня, чем рынок. Это не увлечение. Это действительно мои взгляды, которые я могу реализовать, внести определенный вклад, помочь кампании. Я считаю, что с моей стороны никуда бы не годилось, если бы я сидел дома и ждал перемен. Это действительно опыт определенный. Я не знаю, где его еще можно получить. Поэтому это все действительно, ну, классно получилось в итоге.

Семен Голубовский, 17 лет, Владивосток. Волонтер кампании Алексея Навального, учится в 11-м классе лицея №41

Елена Омельченко добавляет, что протесты весны и лета 2017 года были вызваны нарастающим «ощущением несправедливости, ожиданиями правды и искренности». «Алексей Навальный, его фильмы, расследования, его активность — такой стимул, сыгравший в нужное время в нужный момент», — подчеркивает она.

Кроме того, по словам Омельченко, массовые протесты последней волны «связаны с новым пониманием гражданственности, с правом молодежи на город, с тем, что они считают себя действующим субъектом, мнение которого обязаны учитывать».

«Вот это повседневная гражданственность, когда близкие, понятные сюжеты связаны с мусором, ЖКХ, отсутствием велодорожек и недорогих мест для аренды, с ценностями патриотизма», — отмечала Омельченко на дискуссии, прошедшей в начале декабря в рамках образовательного проекта «Гражданин Политолог». Социолог тогда предлагала обратить внимание на музыку — пространство, где, по ее словам, «давно зреют и расширяются протестные, политизированные настроения». «Есть свои очень модные и популярные гражданские рэперы, которые участвуют в формировании гражданского сознания молодежи», — говорила она.

Волков из «Левада-центра» напоминает, что в 2011-2012 годах подростки также составляли одну из важных групп протестующих — но не единственную. Он предлагает смотреть на «общие настроения»: «Здесь важны общие экономические индикаторы, уверенность в будущем, рейтинги власти — последние полтора года тренд был вверх, "на позитив", он чуть-чуть переломился в конце года, но сейчас опять рост начался. Поэтому я думаю, что, поскольку настрой такой "на позитив" [сохраняется], то протестов будет меньше».

Профессор ВШЭ Александров с таким прогнозом в целом согласен: «Я не думаю, что описанные мной ценностные изменения могут вызвать массовый выход на улицы — когда речь идет о достоинстве, речь скорее идет о мирных демонстрациях. Никаких оснований ожидать студенческих выступлений 1968 года у нас нет. Просто никаких. Другое дело, что если бы, к примеру, были разрешены свободные демонстрации, мы бы видели массовые молодежные акции».

Большинство россиян сейчас чувствуют себя «скорее счастливыми» (64%) или даже «очень счастливыми» (13%), тогда как в 2008 году так говорили только 53% и 7% соответственно, приводит «Левада-центр» данные декабрьского опроса.

«Скорее несчастливы» 13% респондентов, «очень несчастливы» — всего 2%. 9% с ответом определиться не смогли.

Уровень счастья в России. Данные «Левада-центра», декабрь 2017 года